— Полегче на поворотах!
— Да что с тобой?
— Не распускай руки!
— Ну, не ломайся, Сейида, ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь!
— Вот и веди себя прилично.
— Я что-то не пойму — ты настолько разбогатела? Тебе уже не нужны деньги?
— Когда понадобятся, я тебе сообщу.
Аббас не верил ушам. Он сделал еще одну попытку обнять ее, но опять получил отпор.
— Если хочешь поговорить со мной, сиди спокойно или уходи. Не вынуждай меня звать Мухаммадейна.
Пришлось Аббасу вернуться к своему креслу и утешаться виски, Время потекло тихо, размеренно, совсем по-домашнему…
— Ты права… Что толку в вечной суете? — философски заметил Аббас. Он дожевал орешки и спросил: — А поесть в этом доме найдется?
— Разумеется. Вместе и поужинаем… Мухаммадейн!
Вошел слуга.
— Приготовь ужин.
— Не забудь, я там тоже кое-что принес, — напомнил Аббас.
— Распорядись и этим, Мухаммадейн.
За ужином Аббас вернулся к разглагольствованиям о тщете жизни.
— Ей-богу, надоела мне эта суета. Хочется покоя, постоянства… — Сейида никак не откликалась, и Аббас резко переменил тему. — Надумал я кое-что переделать в типографии. Хочу построить новое здание, купить офсетную машину. От отца остался участок в переулке эль-Гамамиз.
— На все это потребуется много денег.
— Конечно, — небрежно отозвался Аббас. — Но пора расширяться. Одно министерство просвещения завалило заказами. Старые машины едва справляются.
— Я бы тебе не советовала затевать эту канитель.
— Ты-то что понимаешь в типографском деле?
— Просто я хорошо знаю тебя. Ты сроду ни в чем не разбирался.
— Может быть, когда-то это было и справедливо. Но теперь я уже не тот. Поумнел… кое-чему научился… полюбил свою работу.
Сейида не удержалась от улыбки. Уж очень Аббас был сейчас похож на ребенка, который важно повторяет слова, слышанные от взрослых.
— Надо же! С каких это пор ты стал таким мудрым?
— Все мы с годами меняемся.
— Дай бог, чтобы с тобой это действительно произошло!
Поужинав, Аббас опять было принялся за свои бесцеремонные ухаживания.
— Не мучь меня, Сейида, хватит притворяться недотрогой.
— Убери руки!
— Послушай, что ты из себя корчишь? Я ведь не какой-нибудь нищий! Говори, сколько тебе надо?
— Оставь при себе свои деньги!
Сейида поняла, что гость вконец опьянел. Она взяла его за плечи и повела вон из комнаты.
— Поди проветрись, дружок… Ты совсем раскис…
— Но я люблю тебя!
— Поговорим в другой раз.
Сейида пожелала гостю спокойной ночи. Тот чуть не расплакался от обиды:
— Прогоняешь, значит? Так ты теперь со мной?!
— Ничего, Аббас, у нас еще все впереди.
Она захлопнула дверь.
Через несколько дней Аббас снова явился и опять ушел ни с чем. Так было и в третий, и в четвертый раз… Наконец он потребовал решительного объяснения. Прошли в гостиную. Аббас торжественно и значительно опустился в кресло.
— Послушай меня, Сейида. Я долго думал и пришел к выводу, что мы просто созданы друг для друга… Я без тебя жить не могу… И тебе, верно, несладко в одиночестве. Так что давай поженимся…
Сейида была ошеломлена. Многого она ожидала, но только не этого. Хозяин типографии, владелец земельных участков, богач, бей, Аббас эль-Бараи сделал ей предложение! Что и говорить — недостатков у него немало. Но ведь и она небезгрешна. Аббас все о ней знает, и тем не менее ее прошлое не отпугнуло его! Разве это не благородно?
Глава 37
Сейида недолго раздумывала над предложением Аббаса — слишком велико было ее желание иметь дом, детей, семью. Жизнь, которую она привыкла вести, ей опостылела: сколько можно насиловать свои чувства, принуждать себя улыбаться тем, кого презираешь, целовать того, кто тебе отвратителен! А Аббас не чужой человек — его она знает с детства.
Разумеется, Аббас — несерьезный, легкомысленный. Он всегда стремился взять от жизни побольше, а отдать поменьше, он не привык сеять, он умеет только пожинать плоды чужих трудов. С такими замашками он скоро растранжирит отцовское наследство и в один прекрасный день окажется на мели. Тогда уж ему хочешь не хочешь, а придется выбрать что-нибудь одно: либо пахать, либо воровать, либо помирать с голоду…
Но, похоже, он все-таки изменился. И кто знает, если так пойдет дальше, может быть, Аббас и остепенится, станет порядочным человеком. Во всяком случае, его теперешнее отношение к Сейиде поистине благородно. Он оказался даже достойнее Анвар-бея — тот предложил ей сожительство, а Аббас хочет сделать Сейиду хозяйкой дома, матерью своих детей.
А если он действительно стремится исправиться, стать человеком долга, деловым, обязательным, честным?.. Не зря же у него был такой отец — кровь что-нибудь, да значит! Наследственные черты не обязательно проявляются с самого детства… Тогда Сейида должна ему помочь в этом — поступить иначе было бы просто бесчеловечно. У нее есть предчувствие — Аллах благословит этот брак двух грешников, которые так необходимы друг другу, чтобы не свернуть с дороги добродетельной жизни и не спотыкаться о частые камни соблазнов.
И Сейида дала согласие.
Аббас занял сто фунтов у коммерсанта, поставлявшего бумагу его типографии, и столько же у хаджи Мустафы, старого приятеля отца, иначе новобрачная могла бы сразу заметить несоответствие между россказнями супруга и печальной действительностью. Теперь Аббас вновь мог изображать состоятельного человека.
Небрежная беззаботность, с которой муж выдавал деньги на хозяйство, казалась Сейиде, знавшей его прежнюю скупость, доказательством полного преображения. Слава Аллаху, Аббас становился все больше похожим на своего покойного отца. Он уходил из дому рано утром и, возвращаясь к обеду, степенно обсуждал достоинства новой машины для офсетной печати, которую собирался купить, советовался, как поступить с заказчиками. Приходил он очень поздно, совершенно измотанный — срочный заказ министерства просвещения заставлял работать круглые сутки. Ничего не поделаешь, учебники надо сдать до начала занятий в школах…
Вскоре Аббасу пришлось одолжить еще сотню фунтов, чтобы уплатить карточные долги. И добро бы эта игра доставляла ему удовольствие — в том-то и дело, что нет. Он садился за карты в единственной надежде крупно выиграть и выкарабкаться из безденежья. Словом, Аббас чувствовал себя чуть ли не мучеником, вынужденным к тому же нести бремя страданий в полном одиночестве. И пожаловаться некому:
