Тампль, где ещё держались, отражая яростные атаки версальцев, фундаментальные баррикады.
Поток подхватил Кри-Кри. Мальчик некоторое время двигался, не имея возможности ускорить шаг, так как его вплотную окружали люди.
Тогда Кри-Кри решился на обходный манёвр. Это удлиняло путь, но всё же давало выигрыш во времени.
Он задержался, дал толпе пройти вперёд и затем, повернув в обратную сторону, добежал до ближайшего угла и уже хотел было свернуть на Ангулемскую улицу. Но тут он вспомнил, что ещё никому не сказал о подземном ходе, которым пользовались предатели.
Увидев бежавшего ему навстречу федерата с чёрным от дыма лицом, в разорванной куртке, Кри-Кри бросился к нему:
— Послушайте! Я был в плену у версальцев и бежал оттуда… по трубе. Я покажу вам этот ход. Им пользуются версальцы, и его необходимо закрыть сейчас же, немедленно!
Федерат остановился и смотрел на мальчика как в полусне. Казалось, он только наполовину понимал смысл его слов.
— Ты, видно, засиделся у версальцев и ничего не знаешь. Поздно! Всё кончено! — И федерат пошёл дальше.
— Разве наши дела так плохи? — растерянно спросил Кри-Кри.
Но федерат был уже далеко. Ответил встречный парнишка, по всей вероятности сверстник Кри- Кри:
— Ты что, не в своём уме, видно? Вот дурак-то, спрашивает! А сам будто не знаешь!
Кри-Кри стало страшно. Он понял, что Коммуна раздавлена, и всё виденное им только что на Бельвильской улице предстало перед ним теперь в ином свете.
Шарло свернул на Ангулемскую улицу и, всё убыстряя шаг, добрался до Бельвильского бульвара.
Здесь не было ни души, так как улица обстреливалась версальской артиллерией.
Кри-Кри не стал обходить эту опасную дорогу — по ней можно было бежать быстрее.
Падавшие поминутно снаряды только подхлёстывали мальчика, и без того стремившегося скорей увидеть дядю Жозефа. Каждая секунда могла быть решающей для защитников баррикады.
Глава двадцать четвёртая
Знамя последней баррикады
Люсьен расставил усиленные караулы исключительно из переодетых версальских солдат, которым он заранее сообщил пароль.
Большинство защитников баррикады не смыкали глаз уже двое суток. Теперь они воспользовались затишьем и заснули крепким сном.
Заговорщики рассчитывали схватить Бантара и уничтожить коммунаров во время сна.
Всё было уже готово для неожиданного нападения, но Люсьен медлил, дожидаясь, пока уснёт и командир баррикады.
Когда Жозеф закончил осмотр орудий и подсчитал запасы снарядов и патронов, предатель уговорил его немного вздремнуть. Но в это время из окна на третьем этаже дома, примыкавшего к самой баррикаде, донёсся звонкий женский голос. Песня лилась непринуждённая, свободная:
Жозеф вскинул голову и улыбнулся:
— Опять эта девушка наверху поёт! Надо ей сказать, чтобы она перестала петь. Как только версальцы примутся вновь за свою работу, она падёт первой жертвой. Какая неосторожность!
— Эта девушка всегда поёт, — отозвался Этьен с умилением.
— И голосок у неё чудесный! — добавил Лимож.
— Поднимись-ка к ней, Лимож, научи эту дурочку не только закрывать окна, но и прятаться в глубине квартиры.
Не скрывая, что это ему доставляет большое удовольствие, Лимож отправился выполнять поручение.
…Жюли было семнадцать лет. Всего несколько месяцев назад она приехала в большой, шумный Париж из глухой деревни. Отец привёз её в город, в услужение к мадемуазель Пелажи.
Мадемуазель Пелажи была богата, набожна, полна предрассудков. Она презирала парижских прислуг. Она хотела иметь совершенно неискушённую, неиспорченную городом девушку, которой можно было бы доверить квартиру, хозяйство и Мими. Главное, Мими — маленькую кудрявую болонку.
В лице Жюли мадемуазель Пелажи получила то, чего добивалась. Жюли была хороша собой, на редкость чистоплотна, хозяйственна и честна.
2 апреля, когда версальцы выпустили первый снаряд по свободному Парижу, мадемуазель Пелажи запретила Жюли выходить по вечерам.
Не прошло и двух недель, как мадемуазель Пелажи решила, что небезопасно оставаться в мятежном городе. При помощи друзей, которые, пользуясь доверчивостью коммунаров, непрерывно поддерживали связь с Версалем, мадемуазель Пелажи уехала из Парижа.
На прощание она позвала Жюли и строго ей наказала:
— Я оставляю тебя здесь. Ты должна охранять квартиру, мебель, картины, фарфор. Я переписала все вещи, всё, что остаётся на твоём попечении. Помни: ты отвечаешь мне за каждую пропавшую или унесённую вещь. Все убытки я по приезде вычту из твоего жалованья. Бог милостив, и немцы помогают Тьеру. Надеюсь, злодеи недолго останутся в Париже, и я скоро вернусь… Но помни, Жюли: чем меньше ты будешь выходить на улицу, тем лучше. Продуктов тебе хватит надолго, но если и понадобится пойти в лавку, не задерживайся там, сплетен не слушай, поменьше разговаривай сама…
Долго и монотонно говорила мадемуазель Пелажи.
В конце концов Жюли поняла, что её скудному жалованью грозит опасность стать ещё меньше. А как же тогда будет с ботинками, которые она обещала прислать братишке Пьеру, с тёплой шалью для матери, с новым платьем для младшей сестрёнки, Ивонны?..
Жюли осталась совершенно одна. С тех пор как уехала мадемуазель Пелажи с Мими, девушка была обречена на полное бездействие. Правда, со свойственной ей добросовестностью она натирала полы, прибирала квартиру с такой же тщательностью, как и при хозяйке, но это отнимало не много времени. День казался особенно длинным.
Жюли томилась оттого, что не с кем было поговорить… Она садилась у окна и пела грустные песни. Что ещё было ей делать?..
На стук Лиможа Жюли поспешила открыть дверь. Перед ней стоял стройный молодой человек в очень странной одежде: бархатная куртка, мягкий галстук; у бедра револьвер; через плечо висело шаспо.
В свою очередь, молодой человек был приятно поражён: он увидел очаровательное юное существо с глубокими синими глазами. От всего облика девушки веяло жизнерадостностью. На ней был белый кружевной передник. Густые пепельные волосы украшала наколка, какие носили горничные богатых домов.
