Мадлен узнала от Этьена, а белый флаг, выброшенный изменником, досказал остальное…
Туман начал понемногу рассеиваться. Стали различаться фасады домов.
— Надо торопиться, Жако, — сказала Мадлен.
— Я постараюсь идти скорее, — ответил Жако сдавленным голосом.
Он зашагал бодрее, но было уже достаточно светло, чтобы заметить его неуверенную поступь.
— Ты устал, Жако? Тебе трудно? — спросил Шарло и, обойдя носилки, взялся за концы поручней.
Рука мальчика коснулась горячих рук Жако. Кри-Кри заметил, что юношу бьёт лихорадка: он весь дрожал.
— Отдохни немного. Передай носилки мне. Здесь недалеко. Я справлюсь.
— Ничего, ничего, Кри-Кри. Я дойду, — пробормотал Жако.
Погружённая в свои мысли, Мадлен обернулась, взглянула на Жако, но ничего не сказала. Она только слегка замедлила шаги.
Скоро показалась знакомая вывеска «Весёлого сверчка». Свернув за угол, все трое остановились у решётки, окружавшей заброшенный сад. Кри-Кри без труда нашёл место, где три железных прута легко вынимались из гнёзд. Через образовавшееся отверстие Бантара внесли на пустырь.
Кри-Кри открыл дверь каморки. Жозефа с носилок переложили на постель Кри-Кри.
Жозеф всё ещё не приходил в сознание. Кри-Кри это очень волновало, но Мадлен успокоила его:
— Дай ему только отлежаться — он быстро поправится. У него крепкий организм. Рана неопасная, кость не затронута.
Мадлен с нежностью взглянула на Жозефа: она с ним прощалась.
— Прощай и ты, Кри-Кри, — повернулась она к молодому Бантару. — Дай руку! Я надеюсь на тебя… Ты спасёшь Жозефа…
— Мадлен! — воскликнул Кри-Кри. — Я бежал из версальской тюрьмы. Меня бросил туда Люсьен… Он действовал заодно с Анрио. — Мальчику было тяжело говорить об этом с Мадлен, но ему так хотелось, чтобы она узнала всю правду. — Это Люсьен поднял белый флаг…
Молодая женщина обняла Кри-Кри. Неровным, прерывающимся голосом она сказала:
— Прости меня, Шарло: ведь я тебя заподозрила в трусости. Теперь я всё поняла. К несчастью, слишком поздно… Вот этого мне нельзя простить… — Мадлен вытерла катившуюся по щеке слезу. — Да, Шарло, я больше всех виновата… Смогу ли я чем-нибудь искупить своё преступление перед Коммуной?..
— Идём скорей, — заторопил её Жако, — уже светает.
Туман рассеялся. Нужно было спешить. Жако взял Мадлен под руку, и они направились опять по той дороге, по которой недавно несли Жозефа. Но скоро Мадлен заметила, что Жако не поспевает за ней. Она остановилась и посмотрела на него в упор:
— Что с тобой, Жако? Ты еле передвигаешь ноги и хромаешь.
Она окинула юношу взглядом с головы до ног и только теперь увидела, что из его правого сапога сочится кровь.
— Ты ранен, Жако? — с тревогой в голосе спросила она.
— Пустяки! Пуля прошла навылет, не тронув кости, — ответил Жако, виновато улыбаясь. — Ты иди, не дожидайся меня. Мне надо отдохнуть две-три минуты, а потом я тебя догоню.
— Надо перевязать рану, да хорошо бы её и промыть, — сказала обеспокоенная Мадлен.
— Вот если бы мы нашли хоть немного воды! — силясь улыбнуться, сказал Жако. — У меня совсем пересохло горло.
Мадлен взглянула на товарища, и сердце её сжалось. Жако был в жару. На похудевшем лице выделялись большие глаза, обведённые кругами; губы слиплись и пересохли. Мадлен оглянулась по сторонам.
На углу улицы Фонтен-о-Руа, прямо против них, в чуть розовеющем утреннем свете вырисовывались контуры фонтана. Не раздумывая, Мадлен перебежала улицу, сняла с головы кепи, наполнила его водой и принесла Жако.
— Необходимо всё-таки перевязать тебе рану. Спрячемся вот здесь. — Мадлен указала на разрушенный снарядами дом.
Рядом железный фонарный столб переломило надвое, и верхняя его часть висела, точно сломанный сук. Несколько далее другой, более счастливый, устоял, но не уцелело ни одно стекло. В самом доме верхний этаж выгорел целиком. Каким-то чудом сохранилась лишь блестящая медная кастрюля, подвешенная на крюке. В утренних лучах солнца медь горела особенно ярко.
Это напоминание о повседневной жизни, о хорошей хозяйке, которая накануне разгрома добросовестно начистила кастрюлю, врывалось контрастом в картину разрушения.
В окнах магазина в нижнем этаже были выбиты все стёкла. Сорванная ставня одним краем опиралась о подоконник, другим касалась земли.
По этому импровизированному мостику Мадлен и Жако забрались в магазин.
Мадлен сняла патронташ. В нём ничего не было, кроме марли, но она-то как раз теперь и пригодилась.
Жако подал Мадлен свой перочинный нож. Она разрезала голенище сверху донизу и сняла с ноги сапог.
После перевязки и холодной воды Жако почувствовал значительное облегчение. Теперь он мог шагать рядом с Мадлен, не отставая.
Они спешили на помощь Этьену.
Миновав Бельвильский бульвар, они услыхали частую перестрелку, доносившуюся с улицы Рампонно.
— Этьену теперь жарко! — промолвил Жако.
Но стрельба вдруг сразу прекратилась.
Вскоре прогремел выстрел из пушки, и снова всё утихло.
Мадлен остановилась.
Жако молча опустился на мостовую.
Оба поняли, что баррикады на улице Рампонно больше не существует.
«Этьен говорил, что я не успею вернуться, — подумала Мадлен. — Но это из-за ноги Жако».
Она взглянула на своего спутника. Он сидел и беспокойно озирался по сторонам.
— Ты что, Жако? — спросила Мадлен.
— Мне пришла мысль… — сказал Жако. Голос его стал совсем беззвучным. — Я вспомнил о канализационной трубе, про которую говорил маленький Бантар…
— Правильно, Жако, желаю тебе удачи! — Мадлен протянула ему руку. — Иди скорей, а я… никуда не пойду.
— Мадлен!.. — вскричал Жако и поднялся на ноги.
До сих пор он безмолвно подчинялся ей, но теперь вдруг почувствовал себя более сильным, чем эта девушка, которая всегда восхищала его своей отвагой. Он не сразу нашёл подходящие слова, чтобы выразить своё возмущение её малодушием.
— Идём! — сказал он тоном, исключающим возражения. — Идём, объяснимся дорогой. Нельзя терять ни минуты. Ты погубишь и себя и меня. Дойдём до колодца, а потом — решай!
Жако схватил Мадлен за руку и увлёк за собой.
Мадлен не сопротивлялась. Они шли молча.
Город медленно пробуждался. Часы на башне мэрии пробили три раза.
Жители нерешительно приоткрывали ставни и робко выглядывали из окон. Никто не торопился выходить из дому.
Укрываясь в воротах от проезжающих патрулей, Жако и Мадлен понемногу приближались к обгоревшим стенам мэрии. Напротив находился двор с подземным ходом, о котором говорил Кри-Кри.
Они вошли в открытые ворота, не встретив во дворе ни одного человека.
Увидев люк, Мадлен остановилась. Жако взглянул на неё. Она стояла, опустив голову, на щеках её блестели слёзы.
Жако, преодолевая жалость к Мадлен, заговорил сурово:
