— Ну, так имейте в виду, что теперь Манжо не опасен. Он ничего вам не сделает, и вы можете перебраться, когда захотите…
— Чего ты удивляешься, Жозеф? — перебил его Иври. — Я хорошо понимаю страх этой гражданки. Я на себе испытал прежние законы. И совсем недавно. Дело было прошлой осенью. Несчастная война, затеянная Наполеоном, заставляла рабочих всё туже и туже затягивать пояс. Пруссаки осадили Париж со всех сторон. Продовольствие в городе иссякло, цены поднимались каждый час, на заводах началось сокращение рабочих… Вызвал меня к себе директор и сказал: «Дела стали плохие, сырья не хватает, приходится рассчитать часть рабочих. Но ты, говорит, давно у меня работаешь, оставайся, только получать будешь вместо пяти франков три с половиной… Я могу найти хороших токарей и за три, но тебе согласен платить на полфранка больше». Не поведи хозяин такую сладкую речь, я, может, и согласился бы: время было трудное. К тому же жена из деревни написала, что богатеи и приезжие скупщики вынуждают продавать пшеницу по дешёвке, поэтому ей нечем платить за аренду и налоги… Но, как услыхал я, что это, видите ли, ради меня хозяин сбавил только полтора франка за день, я обозлился, выругался и потребовал расчёт.
Прихожу я на следующий день за деньгами, а кассир мне отсчитывает двадцать один франк. «Как, говорю, за шесть дней мне следует тридцать франков». — «Нет, — слышу в ответ, — хозяин тебя предупредил, что будет платить по три с половиной».
Я — в суд. Судья раскрыл толстенную книгу, листал её, листал, наконец ткнул пальцем в какую-то статью и прочёл: «Если возникает спор относительно выдачи заработной платы за истекшее время, надо верить хозяину».
Вытаращил я на него глаза, смотрю как на сумасшедшего, а он поясняет:
«Да, да, брат, это статья тысяча семьсот восемьдесят первая Гражданского кодекса,[18] введённая ещё во времена Наполеона Первого».
«Да ведь с тех пор, — кричу я, — не только первому Наполеону, но и третьему пришлось убраться с трона! Теперь у нас республика!»
А судья смеётся мне прямо в лицо: «Мало ли что республика».
Вот тут-то я и понял цену всем этим Тьерам, которых мы посадили на трон четвёртого сентября…[19] Их республика смахивает на империю, а сами они не лучше Наполеона!..
— Но теперь у нас рабочая власть и старым порядкам положен конец, — вмешался в разговор Варлен, обратившись к женщине в трауре. — И судьи теперь другие. В суд пришли рабочие. Идите, гражданка, спокойно домой. А с Манжо мы поговорим, и, поверьте, он оставит вас в покое. Если же он попробует сопротивляться вашему отъезду, приходите в мэрию. Там вы найдёте защиту.
— Как мне благодарить вас? — вскричала женщина с просиявшим лицом.
— За что благодарить нас, гражданка? — сказал просто Варлен, пожимая руку женщине. — Мы лишь выполняем свой долг, а долг этот предписан нам совестью и нашей властью, которую избрал народ, а значит, и вы тоже… Да, вот ещё что: пойдите в ломбард и получите свои вещи. Вам выдадут их бесплатно.
— Да, да, да! Я узнала об этом из газет и тотчас побежала в ломбард. Благодарю вас, граждане депутаты!
— А я бы этого Манжо взяла за глотку, — отозвалась Клодина, которая внимательно слушала вдову. — Нечего с такими церемониться! Неплохо бы потрясти богачей. Их дома ломятся от всякого добра, а в наших лазаретах не хватает белья и матрацев. Многие буржуи удрали из Парижа при первых выстрелах. А что делает Коммуна? Охраняет их имущество, вместо того чтобы его реквизировать. На бомбы, которые Тьер посылает в Париж, надо бы отвечать не только пушками, но и конфискацией имущества бежавших капиталистов. Отобрать у них то, что они награбили… Да, да! Коммуна мешкает зря. Она хочет сделать яичницу, не разбив яиц.
— Ты права, Клодина, обвиняя правительство Коммуны в медлительности, — сказал Жозеф, — но мы уже реквизировали имущество членов версальского правительства и крупных чиновников, исчезнувших вместе с ним. Теперь на очереди вопрос о реквизиции имущества всех бежавших из Парижа капиталистов. Промышленные предприятия, брошенные хозяевами, будут тоже переданы рабочим кооперативам. Такой закон подготовляется.
— Подгони ты их там, Жозеф! — сказал простодушно Иври.
— Сейчас как раз начнётся заседание Совета. Идём со мной, Клодина, и ты, Иври! Вам дадут слово. Повторите то, что говорили здесь. Вот так и поднажмём все вместе: токарь, зеленщица и переплётчик!
— Я иду! — воскликнула Клодина.
— И я на своих от вас не отстану! — весело присоединился Иври.
Жозеф поманил к себе Кри-Кри.
— Я приготовил тебе подарок, — сказал он, лукаво улыбаясь, и достал из кармана небольшой конверт. — Это пропуск на Вандомскую площадь. — Он протянул конверт Шарло. — Ты, конечно, слышал о завтрашнем торжестве?
— Неужели я увижу, как повалят бронзовую колонну?! — воскликнул Кри-Кри, вспыхнув от радости.
— Ты угадал! Тебе уже посчастливилось: четвёртого сентября ты видел, как свергали живого деспота.[20] Завтра ты увидишь, как свергнут памятник деспотизму.
Кри-Кри восторженно смотрел на дядю. Жозеф обнял его за плечи и так сжал своими могучими руками, что у Кри-Кри занялся дух.
— До свидания, Шарло!
И Жозеф, взяв под руку Варлена, удалился вместе с ним.
Люсьен Капораль, который за всё время не проронил ни слова, встал и молча последовал за ними.
Несколько минут Кри-Кри стоял неподвижно, прислушиваясь к стуку каблуков дяди Жозефа, раздававшемуся за дверями кафе. Потом он осторожно вынул из конверта продолговатую карточку, на которой было написано:
ФРАНЦУЗСКАЯ РЕСПУБЛИКА
СВОБОДА! РАВЕНСТВО! БРАТСТВО!
Вандомская площадь
Разрешается пройти и свободно передвигаться на Вандомской площади
16 МАЯ
гражданину ШАРЛО БАНТАРУ
С правой стороны пропуск был украшен флагом республики, с левой — изображением фригийского колпака.[21]
Кри-Кри не верил своим глазам. Он ещё и ещё раз прочитал текст билета. Сомнений не было — так и сказано: гражданину Шарло Бантару. Именно его приглашает Коммуна присутствовать на этом необычайном торжестве!
Кри-Кри снова вложил билет в конверт и громко произнёс любимые слова Жозефа: — Веселей, Шарло! Всё обойдётся!
Глава третья
Шарло вспоминает…
Насвистывая, Кри-Кри вышел из «Весёлого сверчка». Наконец он может пройтись по улицам Парижа, поглядеть не спеша на строящиеся баррикады и сам принять участие в этом важном деле! Наконец он чувствует себя свободным и в ушах у него не звенит противный голос мадам Дидье! Ещё только полдень.
