кто заставил его вырасти. Они сказали ему, чтобы он замолчал, потому что в противном случае прирост пропадет и что самое трудное ему еще предстоит сделать. Он сказал, что он готов сделать все, чтобы не уменьшиться в росте, хотя бы для этого нужно было спуститься в ад.
– Да не меньше того, – сказали они и велели ему в ту же ночь между одиннадцатью и двенадцатью часами прийти в одно помещение в очень узком переулочке, проходившем под мрачными и темными домами, одному и без света, и там ему скажут, что ему надлежит делать. Он совсем смутился из-за предстоящей ему трудности, но наконец сказал, перепуганный до последней возможности:
– Я это сделаю, я это сделаю.
Ночью, когда он вошел в этот проход, у него волосы встали дыбом, отнялись руки и ноги, ибо не слышно было ни собаки, ни кошки, которые могли бы составить ему компанию, а когда он вошел в комнату, из-под кровати с четырех углов вылезли четыре маски дьяволов, каждая с маленькой свечкой во рту, так что благодаря испытанному им страху ему представилось, что перед ним ад; потому что все очень легковерные люди в то же время и пугливы; и когда демоны, поднявшись, скрылись, он остался на месте и, потеряв сознание и не будучи в состоянии двинуться с места, упал на пол, причинив ему столь великую порчу, что казалось, будто он и не постился, ибо потрясение извергнуло все, что удерживали миндаль и изюм. Он упал, а они, смущенные и даже раскаивающиеся, не знали, что делать, кроме как оставить его и скрыться. Через некоторое время он очнулся и нашел себя плавающим, но не в крови своей – отчего ему стало очень стыдно, – и настолько больным, что он в самом деле должен был прибегнуть к изюму и миндалю, чтобы не умереть, а они скрылись и не показывались на глаза.
Я обеспечил себе безопасность, рассказав об этом происшествии графу, который, по своему веселому нраву, очень восхвалял эту проделку и взял на себя примирение, рассказывая об этом случае всем, кто приходил в его дом. Дело заглохло благодаря влиянию такого знатного вельможи, хотя шутники долго пребывали в беспокойстве, потому что маленький человечек жаловался всем, а в особенности тем, кто мог бы наказать за такую шутку.
Когда представился удобный случай, я собрал их и с несомненностью объяснил им, как важно не делать дурного как в шутку, так и всерьез; ибо из-за того, что подшутили над его безобразным видом и фигурой, он прибегнул к такому серьезному средству; ведь никто не хочет слышать о своих недостатках и, как бы вы ни заставляли себя терпеть и притворяться смеющимся, не найдется такого человека, которого не угнетало бы, когда о нем дурно отзываются; и это тем сильнее, чем больше похоже на правду то, что о нем говорят; ибо даже когда это неправда и не похоже на правду, это обжигает сердце того, кому говорят, все равно, будет ли это чтобы оскорбить или просто по злословию. А этот вельможа был таким врагом злословия, что, когда ему сообщали какую-нибудь дворцовую новость, он призывал того, о ком что-нибудь говорилось, и упрекал его в этом в присутствии сплетника; если тот презрительно пожимал плечами, отрицая это, граф говорил:
– Вот вы видите здесь такого-то, который мне сказал об этом.
Поэтому все были сдержанны на язык и в хороших отношениях с графом.
Глава XXIV
Так как у меня не будет другого случая рассказать об этом, я расскажу здесь, что этот вельможа был таким врагом сплетен и злостной болтовни, что когда в моем присутствии пришел некий льстец, чтобы сказать ему, будто бы один идальго в Вальядолиде дурно отзывался о его персоне, – и так как он старался преувеличить эту дерзость, – то граф спросил его:
– А вы как поступили при этом?
– Я, – сказал этот человек, – я немедленно пришел уведомить ваше сиятельство, чтобы вы тотчас же послали наказать его, как заслуживают оскорбления, нанесенные столь великому сеньору.
– Вы правы, – сказал граф. – Эй, дайте этому дворянину чек в виде полдюжины очень хороших палочных ударов.
– А за что же мне? – сказал добрый человек.
– Это не для вас, – ответил граф, – а чтобы вы передали их тому, кто дурно сказал обо мне, потому что, как вы сообщили мне о том, чего я не знал, так и ему передадите то, чего он не знает, – и сказал пажу: – Бермудес, беги и скажи такому-то, что, когда он будет дурно говорить обо мне, чтобы он не делал этого при таких низких людях, которые сейчас же приходят рассказать мне об этом, и что для его наказания достаточно ему знать, что я об этом знаю.
Оба были по заслугам очень хорошо вознаграждены, ибо, хотя чек и не был дан, бедняга был перепуган такой милостью.
Отшельник, однако, начал дремать и очень часто зевать, как человек, очень неохотно находящийся в приемной монахинь, ибо после обеда я все время говорил под звуки дождевых потоков, которые – хотя и немногочисленные – так сочетали свою мелодию с шумом и натиском ветра, что стало очевидно, что эта музыка на всю ночь. Мы поужинали тем, что было у доброго человека, и это, как бы мало ни было, помогло отдохнуть и предоставить достаточный простор сну не только для того, чтобы переварить пищу, но и чтобы увидеть во сне всякий вздор, соответствующий ужину и ненастной погоде; ибо на самом деле – хотя еще находятся некоторые любители предсказаний, до потери сознания отыскивающие толкования сновидений, – возникают сновидения, в большинстве случаев, в соответствии с погодой и пищей и подчиняясь преобладающим в организме сокам. Великое невежество браться за истолкование того, что происходит от соков горячих или холодных, влажных или сухих; а если что-нибудь случилось бы так, что в сновидениях была бы правда, то это будет или случайность, или наваждение ангелов добрых или злых. И незачем нам забавляться, доказывая истину этого, ибо мы знаем ее так ясно и очевидно.
Второй рассказ о жизни Эскудеро Маркоса де Обрегон
Хотя на рассвете следующего дня улеглась ярость дождя, всю ночь бившего в хижину отшельника или часовню, но вода в таком изобилии наполнила реку, что залит был мост и нельзя было пройти ни с одной, ни с другой стороны, – и не проходили, пока не спала на следующий день вода. Я хотел уйти, так как мне казалось, что отшельник уже досыта наслушался рассказов о моей жизни, а так как я по природе своей не склонен ни говорить много, ни слушать, когда много говорят другие, то мне показалось, что слишком продолжительный сон отшельника был порожден раздражением на то, что пришлось выслушивать меня. Так как болтуны – народ, не помнящий о том, что прилично, – столь ненавистны мне, я не хотел впасть в грех, который сам порицаю, ибо те, кто обладает этим недостатком – хотя бы вследствие излишка ничего не значащих слов, – обыкновенно бывают интриганами, льстецами, сплетниками, лгунами, которые из желания только говорить не замечают ложного или правдивого, не умеют отличать ложь от правды и таким же образом отрицают то, что утверждают; они любители разыскивать сплетню и передавать и распространять свое мнение, соединяя одну ошибку с сотней других, – и наименьший вред, какой они причиняют, это то, что они великие льстецы. Они не останавливаются и не отдыхают на чем- либо благодаря свойственной им легкости, не боятся впасть в ошибку или заслужить дурную репутацию, ибо в самом деле я видел, что этот порок влечет за собой другие, гораздо худшие.
Избегая заслужить репутацию болтуна, я хотел проститься с отшельником, несмотря на то что погода еще не позволяла этого, но он настоял, чтобы я не оставлял его одного вследствие великой печали, какую вызвал в нем приснившийся в эту ночь сон, ибо он говорил с полным убеждением, что, в то время как он скорее бодрствовал, чем спал, с ним разговаривал один умерший, при смерти которого он присутствовал в Италии. Я засмеялся и по возможности постарался рассеять в нем это заблуждение. Он спросил меня, почему я смеялся.
– Я смеялся потому, – ответил я, – что впечатление от сновидений бывает у некоторых лиц настолько сильным, что им кажется истиной то, что им снится, – обстоятельство, так осуждаемое самим Богом во многих местах Ветхого Завета, а также и в Новом, ибо это только воображение мозга, а теперь печаль, вызванная ненастной погодой вместе с недостаточной и нехорошей пищей, вероятно, обусловила этот результат и другие, еще более смешные.
– Я говорю вам, – ответил отшельник, – что еще сейчас мне кажется, будто я вижу его перед собой.
Я засмеялся еще пуще прежнего; он возразил мне:
– Так, значит, умершие не приходят разговаривать с живыми?
– Конечно нет, – ответил я, – кроме как если по случаю какого-нибудь очень важного дела Бог дает им позволение на это, как, например, в том столь поразительном и достойном знания случае, какой произошел с маркизом де лас Навас, говорившим с умершим, которого он лишил жизни; но тот явился вследствие
