~~~
Ее поселили в частном пансионате, в собственной комнате с видом на море и близлежащие фьорды. Я пришел в часы посещений: только родственники и близкие могли приходить когда угодно — но даже в это время в отделении было очень тихо. Никто из жильцов этого пансионата не возвращался к жизни. Я спросил у сиделки номер комнаты Мод и, получив ответ, отправился туда, чтобы в дверях столкнуться с ее матерью.
Она просияла, обрадовавшись встрече, как бывает с некоторыми пожилыми людьми на краю могилы — неважно, своей или чужой. Вцепившись в мою руку, она притянула меня к себе и кивнула в сторону сиделки, перекладывающей вещи на тележке.
— Магометане… — прошептала она. — Повсюду магометане… — Не помню, что я ответил. — Поеду домой к моему морячку — не могу оставить без обеда.
— Как Мод?
Старуха улыбнулась. Пожалуй, вопрос прозвучал глупо.
— Сейчас ей, по крайней мере, не больно.
Я проводил ее до лифта, но она не отпускала меня. Уже перед закрывающейся дверью она сказала: «Передавайте привет домашним».
Если бы я не встретил мать Мод в дверях, то решил бы, что ошибся комнатой. Ее невозможно было узнать. С момента нашей последней встречи прошло полгода, и она очень сильно сдала. Войдя, я увидел большие, неспящие, угольно-черные глаза. Серо-бледное лицо, кожа в мелких морщинах, безволосый череп, прикрытый шелковым шарфом, который, наверняка, принесла ее мать и который соскальзывал, как только голова бессильно опускалась на подушку.
— Ты это хотел увидеть? — спросила она, прежде чем я успел раскрыть рот.
Что я мог ответить? «Я вижу то, что хочу видеть».
— Прекрати, раз и навсегда, — сказала она. — Не надо меня целовать.
Разумеется, я не слушал. Стоило мне склониться над ней, как она вцепилась тощими, словно когти, руками — совсем как мать, — как будто хотела рывком выбраться из этого унижения, впившись в того, кто еще полон жизни. Это было что-то вроде рефлекса, и Мод отпустила меня, как только осознала, что делает.
— Тебе больно?
Она покачала головой, словно скользящей внутри шарфа.
— Сейчас нет.
— Я видел твою мать.
— Она ушла?
— Отправилась домой кормить своего морячка.
— Как долго ты здесь будешь?
— Сколько хочешь… — ответил я. — Пока она не вернется.
— Хорошо, — сказала Мод.
На столе стояла пара букетов с записками отправителей. Возможно, мне следовало прочесть их имена.
— Красивые цветы, — сказал я. — Красивый вид.
— Я бесконечно наслаждаюсь, — ответила Мод.
— Что тебе дают? — спросил я. — От боли?
— Морфин. Когда захочу. Полностью уносит.
Она прикрыла глаза. Я подумал, что она спит, но Мод бодрствовала, зная о каждом моем движении. Я повернулся к окну, она тут же открыла глаза:
— Ты уходишь?
— Нет, я только что пришел.
— Да… — произнесла она. И тогда случилось нечто странное. Она вытянула губы — сухие, потрескавшиеся — и стала кричать или звать, в каком-то отчаянии. Сейчас, когда я пишу, вспоминая тот крик, у меня внутри все холодеет. Он был похож на вой льда и лисиц той страшно холодной ночью много лет назад, у фьорда, очень похожего на тот, что теперь простирался за окном. Мод по-прежнему чего-то хотела, в ней все еще было много жизни. Вот и все.
Вошла медсестра и встала в изножье кровати, склонив голову и наблюдая. Я сидел на краю кровати, Мод вцепилась в мою руку тем, что осталось от ее длинных ногтей. Пока она кричала, тело изгибалось дугой, но теперь снова расслабленно опустилось. Она плакала без слез. Медсестра пыталась понять, не пора ли Мод принимать лекарство. Она спросила: «Вы чего-нибудь хотите?» Ответа не последовало. Мод смотрела на меня, и я видел ее словно в дымке — сквозь навернувшиеся слезы. Я сглатывал и сглатывал, чтобы прогнать ком в горле, и ничего не говорил, так как знал, что голос не выдержит — и я тоже.
В одной руке Мод был катетер, и медсестра стала вводить какую-то жидкость. Я слышал слова: «… не засыпать…» и «…ведь у вас гость…» После медсестра оставила нас наедине. Мод снова успокоилась.
— У тебя все хорошо? — произнесла она. — Так глупо все. Можешь простить меня?
— О чем ты говоришь?
— Так глупо вышло.
— Наш пакт в силе.
— Пакт? — повторила она. — Я видела это иначе. Как… — Она удивленно посмотрела на потолок, потом перевела взгляд на меня. Я почувствовал неуверенность: кого, что она видит? Это никак нельзя было определить.
— Мы были молоды, — сказал я. — Все вышло как вышло.
— Мы были молоды, мы боялись. Ты боялся.
— И ты.
— До сих пор боюсь. Или… опять. Нужно время. Мы можем расстаться друзьями, если хотим. Ты, конечно, презираешь меня… за то, что я сломала Генри… Но он был подонком…
— Мод, — перебил я. — Я не за этим пришел. Не надо снова об этом.
— Не надо, — согласилась она. — Тогда говори о другом. О своей работе… Как у тебя с работой… что ты делаешь?
— Перевожу старую пьесу.
— Чью?
— Не знаю. Аноним.
— О чем она?
— Обо всем и ни о чем. Как обычно.
— Как поживает молодая женушка? Маленькая блондинка?
— Маленькая блондинка поживает хорошо, — ответил я.
— А дети?
— И дети.
— Внуков не предвидится?
— Пока нет.
— А как… твои розы?
— Супер.
— Подстрижены и удобрены, разумеется?
— Вуаля… — Я протянул руку со свежими царапинами.
— Ай-ай.
— Вот именно.
— Хм… — задумчиво протянула она. — Хм…
Я попытался сосредоточиться, чтобы разглядеть ее и понять, что вижу. Столкнувшись с необходимостью принять нечто безусловное, ощущаешь внезапную серьезность положения. Не в состоянии охватить целое, ты видишь лишь то, что находится перед глазами. Последствия так далеки, что их оставляешь на потом, постепенно внимая реальности. Наблюдая за Мод и ее неумолимым разрушением, я
