Осмотрели первую борть, вторую, подошли к третьей. Издали услыхали — тут ещё сильнее, ещё гуще пахнет медом. Потом увидели: не так на липе, как под ней, у земли, роятся пчелы, и голоса их — сразу понял Полян — тревожные, горестные.
Подбежали. На земле, в травах и цветах, лежит разбитая колода-дуплянка. Трава вокруг примята чьими-то тяжелыми ступнями, соты выдраны из разбитой колоды. В одном углу разоренного гнезда клубится несколько сот пчел. Видно, матка уцелела, и к ней, как бойцы к знамени, слетелись беззаветно верные труженицы. Другие боролись с разбойницами осами, слетевшимися поживиться на чужом горе — унести остатки меда.
«Эх, злодей, сбей тя Перун!» — заговорил удрученный Полян. Оглянулся вокруг — никого нет. Осторожно подошел к злосчастному улью. Заряна, боясь пчел, осталась поодаль.
«Кто это, отец? Кто разорил?» — не может понять девочка.
Никто из жителей городища не посягнул бы на чужие колоды, да и жители соседних городищ не осмелились бы. Вообще не было тогда такого, чужие борти зорить. А на этой борти Полянова тамга была — Поляков знак: молоток и треугольник. Знак этот все знали.
«Кто посмел, отец?» — снова спрашивает девочка.
«Хозяин», — отвечает Поляна.
Заряне становится страшно, она тоже оглядывается по сторонам.
«Не гляди, не бойся, он ещё до росы ушел. Вишь, следы росой поразмочило и трава уже подниматься стала».
Хозяин лесной — медведь, уже не первый раз он шкодит в этом году под городищем. В конце зимы выгнали его северяне-охотники из берлоги. Выгнали, а взять не смогли. Поднялся он, пошел на задних лапах на людей, у переднего рогатину, как щепку, сломал, у самого с головы кожу сорвал когтями да на лицо завернул.
Другие охотники выручили оплошавшего товарища. Бросились все на зверя — не стал хозяин с полдесятком рогатин играть, на четыре ноги опустился и бегом убежал. Медведи, не гляди, что косолапые, так бегают, что никак человеку за ними не угнаться.
С тех пор и не залег зверь. Стал он шатуном-бродягой на горе окрестным лесам и городищам.
Обычно медведи на животных, а тем более на людей не нападают. Летом им растительной пищи хватает, а зимой они спят в берлоге, лапу во сне посасывают. Ну, а шатун, зимой со спячки поднятый, поневоле к мясу тянется. Есть-то ему больше, почитай, нечего. Где козу задерет, где зайца сонного, где поросенка дикого, а где овцу, корову, жеребенка.
Вот и вошел во вкус. Уж и зелени в лесу много — весна кончается, да мишка на зелень и смотреть не хочет — всё за животными охотится.
А сейчас на медок его потянуло, сорвал колоду с липы, разбил да разорил. Побранил Полян за глаза мохнатого хозяина, потом лыком липовым крепко стянул разбитую дуплянку и повесил на старом месте. Хоть и погибла большая часть пчел в борьбе с лесным налетчиком, а всё же небольшой роёк сохранился. Может, до зимы окрепнет, силы наберет, меду запасет.
Заряну Полян домой отослал, а сам надолго ещё у лип остался. Рубил, мастерил что-то, пчелам от косолапого защиту ладил.
Вернулся на городище запоздно, а утром до солнца опять поднялся, снова топор за пояс и рогатину взял. Заряна тоже на ноги вскочила, в лес с отцом просится. Пошли вдвоем.
Подходят к липовой опушке — здесь хозяин. За вторым ульем пожаловал. Затаился Полян с девочкой шагах в пятидесяти за густыми кустами калины, смотрит.
Матерый, громадный медведище за сучья когтями цепляется, на старую липу лезет. А на липе высоко над землей — улей.
«Отец, — шепчет Заряна, — я на городище побегу, людей подниму, убьем лесного хозяина».
«Тише. Сиди тут, гляди, что будет», — останавливает её Полян.
Затихли оба, смотрят во все глаза. У девочки зрачки стали огромные, темные. И боязно и страх как интересно. Плечом к плечу Полякову прижалась.
Вот медведь почти до самого улья добрался, да на пути его чурбан висит дубовый — вчера Полян прицепил. Толкнул зверь чурбан легонько, тот закачался и медведя по голове хлопнул.
Мишка удивился. Голову набок склонил. Осмотрел капризную чурку, понюхал даже. Потом снова толкнул, сильнее уже. И снова — удар по голове. Медведь ещё сильнее — и чурбак ещё сильнее.
Рассвирепел хозяин. Изо всех сил по чурке бьет, она птицей отлетает и каждый раз с силой назад — по медведю. По самой морде несколько раз угодила, уже и косматая морда в крови, и глаза кровью налились. Задними лапами медведь за ветки зацепился, а передними уже сразу двумя чурбан в воздух швыряет. Ревет, обезумел.
Так и швырял, пока не упал избитый, обессиленный под липу, на острые колья, ещё вчера густо понатыканные Поляном под деревом.
Вскочил тогда Полян на ноги, бросился к липе — топором раскроил череп лакомке.
Вот теперь Заряна побежала за людьми на городище. Шкуру сняли с могучего зверя, мясо распластовали, окорока отрубили.
Полян грозные клыки из зубастой челюсти выбил и когти из лап вырвал.
Дмитрий Павлович подбросил на ладони уже знакомый ребятам просверленный медвежий клык.
— Просверлил, как видите, дырочки в клыках да когтях, нанизал на тонкий ремешок — получилось ожерелье.
Красивое — некрасивое, это как кому глянется. Да не за красоту надевал Полян это ожерелье, когда уходил на охоту. Верили тогда, что оберегает оно охотника в лесу от зубов и когтей звериных.
