И ещё мужская смерть — у труда твоего. Почетно пахарю умереть, крепко сжав до блеска сглаженные честными мозолями кленовые рукоятки сохи.
Умереть — пасть на соху: «Стой, долгогривый! Приехал твой хозяин!»
А если ты мастер? Умелец? Если служил огню и железу? Если навечно прокопчены и ладони и щеки, если мозоли прожжены углем и сталью?…
Нельзя мужчине умирать лежа! Нельзя умирать с пустыми руками!..
Уже несколько дней замечала Заряна: приходит Полянов день, близится час Полянов.
Слышит как-то поздним часом: зовет старик, громко, не разобрать что, шепчет, ногами о лавку стучит. Видно, кончается его воздух.
Вскочила Заряна на ноги, угольки в очаге раздула, засветила лучину, видит: сидит Полян на своей постели, овчины с себя сбросил, руками за горло хватается — тяжко.
Одела девушка отца кое-как, вышла со стариком вон из душной хижины. А Полян — в кузню. Луна светит — всё видать.
Взял славянин молот в слабеющие руки, смотрит на дочь, молчит.
Быстро вернулась девушка в жилище, набрала в черепок жарких углей, раздула огонь в горне, вложила в него железную полосу, мехами заработала.
Смотрит Полян, улыбается, головой кивает. Взгляд стал опять ясный, человеческий. А Кузнецова дочь раскалила железо, взяла его клещами, плашмя на наковальню положила. Потом правой рукой Поляковы руки с молотом над стариковой головой подняла.
Ударил раз кузнец, ударил другой, третий… и пал на наковальню сердцем. Едва девушка раскаленную полосу убрать успела.
Кончилась жизнь. Жил как надо и, как мужчине положено, умер с оружием своим в руках.
Мало радости о смерти рассказывать, ещё меньше о похоронах, да из песни слов не выкинешь.
У нас хоронить — тело прибрать с почетом, а у древних не то было: похоронить, значит отправить родного в другую, большую жизнь. Ведь верили тогда предки, что по смерти ещё куда-то, в зеленые светлые страны уходит человек. Надо, считали, к жизни этой покойника приготовить, с честью проводить. Сделаешь всё по обряду — душа отойдет от тела, «как дымец мал», и унесется к Сварогу. Нет — беда: на земле душа навсегда останется и будет бродить неприкаянная ведогонью-упырем, будет людей страшить, невзгоды на них накликать. А кузнеца-ведуна и живого-то побаивались.
Все мелочи обряда погребального старики серьезно обсуждали. Обсудили и решили отдельный курган колдуну-кузнецу насыпать. Большая это была работа, большая честь Поляну, да и нельзя было иначе по обычаю сделать.
В те века северянские курганы были семейными усыпальницами. Сколько вервей в селении, столько и курганов на могильнике.
Вот у Богдановского городища всех курганов сколько?
— Два у конюшен, — начал считать Глеб, — два у раздорожья, три в осиннике, три сюда, к городищу ближе, один в орешнике, отдельно. Всего одиннадцать.
Дмитрий Павлович кивнул головой.
— Видимо, было сперва четыре верви. Потом две из них разделились на три каждая и две — на две каждая. Вот и четыре маленьких группки — все родственные.
— А тот, что один в орешнике?
— Тот насыпан был над одним человеком, над пришельцем.
— Над Поляном?
Дмитрий Павлович опять утвердительно кивнул головой.
— Выбрали славяне ровное место, — продолжал он, — расчистили площадку, вбили кол посредине, колышком на веревке от центра аккуратно окружность провели. Потом наготовили толстых дубовых пластин метра по два в длину, и из них вкопали по окружности кольцевую ограду. В одном месте в ограде оставили проход и против него внутри ограды из таких же плах построили бдын — погребальный домик, в длину больше метра, почти метр в ширину и такой же высоты.
В бдын поставили несколько глиняных сосудов с жертвенной пищей — стравой для души покойника. Кто знает, сразу ли она уйдет в Сварожьи хоромы?
Возле ограды будущего кургана сложили большой костер из сухостойных дубовых стволов. На костер поставили долбленую лодку-однодеревку с телом Поляна. Разожгли жаркий огонь.
Со страхом и вниманием следили старики, куда пойдет дым костровый. Если по земле застелится, если пойдет низом в сторону городища — беда! Значит, сердится умерший, и боги гневны. Значит, не уйдет дух Полянов в счастливые далекие дубровы, а долго, долго окрест городища блуждать будет — вурдалачить, людей душить по ночам, кровь сосать… Но дым высоко поднялся вверх к ясному небу и только в выси медленно повернул к западу — к широкому родному Днепру.
Облегченно вздохнули старики. Значит, и боги милостивы, и душа Кузнецова не гневается.
Когда на вторые сутки догорел костер, собрали остатки не вполне сгоревших костей, груду пепла, насыпали в глиняный горшок. Горшок в бдын поставили. Потом всей общиной начали курган насыпать. Копали землю, мешками да корзинами сносили за круговую ограду и там ссыпали. Когда на метр с четвертью примерно насыпали, разровняли землю и на круглой площадке над прахом Поляковым три дня пировали.
— Над прахом… — тихо повторил Глеб.
— Заметил? — улыбнулся Дмитрий Павлович. — Мы часто говорим так и не знаем уже обычно, откуда взялось это выражение. А оно, безусловно, ещё с тех пор в народе живет, когда покойников своих славяне
