колесами, сшиб лопатой травяные кустики и помог пристегнуться к сиденью. Вначале Герман прокатился по кругу, притирая детали – все работало, крылья махали с мощным, хлопающим звуком, поднимая пыль и обдавая ветром отца.
– Во! – кричал он, не отставая от махолета и показывал большой палец. – Давай на взлет!
Герман выехал на старт с неожиданным для себя спокойным, даже холодным сердцем и абсолютной уверенностью, что сейчас воспарит над землей. Кстати, и все последующие старты на самых разных летательных аппаратах проходили с таким же чувством. Уже в летном училище, когда после тренировочных винтовых самолетов Шабанов впервые сел за штурвал реактивной сверхзвуковой спарки и легко поднял ее в воздух, инструктор не сдержался, сказал по СПУ:
– Ну ты и слон, Шабанов.
Он просто не знал, что этот курсант тысячи раз мысленно поднимался в небо и так же мысленно переволновался тысячи раз...
– Только гляди, шибко высоко не взлетай! – предупредил отец. – Ночь, ничего же не видать. Как садиться-то в темноте? Не до рассвета же летать...
Герман раскрутил педалями маховик и, когда тот загудел, сотрясая всю конструкцию, включил привод. Пятиметровые, матерчатые крылья, точно скопированные с летучей мыши, захлопали с шипением и свистом, и, когда показалось, что подъемной маховой силы достаточно, он налег на педали и сбросил балласт – тот же маховик, отдавший свою энергию. Аппарат подбросило от земли метра на два и с легкими затухающими трясками опустило на землю.
– Хватит! Хватит! – заорал отец. – Летает, сука! Летает! Не должен, а летает!
Потом они долго рыскали по полю, на пустыре и в лесу, искали, куда укатился тяжелый, чугунный маховик, приспособленный от послевоенного трактора, и отец от восторга вдруг стал непривычно болтливым и энергичным.
– Надо же, из барахла собрали какую-то хреновину, а она – летает! Ну ты голова, Германка! Вот утром народ подивим! А пусть смотрят! Эдак пролетим над деревней и похохочем! Я тоже полечу! Видал, как маховик далеко укатился? Значит, в нем была еще сила, так что если всю отдаст, и меня поднимет!
В десятом часу утра они подвесили маховик и выкатили аппарат на поле. Герман еще раз проверил все системы, покатавшись по кругу, тем самым собрал ребятню с вытаращенными от страха и восхищения глазами, после чего выехал на старт и попробовал взлететь с разбегом, по-журавлиному. Махолет попрыгал, попорхал, проехал до леса и остановился. Тогда они с отцом прикатили его на исходный рубеж, снова навесили балласт и сделали еще одну попытку.
– Давай, как ночью, с места! Получалось же!
С места Герман делал три попытки, и всякий раз под радостные вопли односельчан махолет прыгал вверх, секунду трепетал крыльями на месте и почти плавно садился на землю.
– Дай я! Дай я! – просил батя, и сын наконец уступил место, превратившись в зеваку.
У отца тоже не получилось полета, однако он подпрыгивал на нем раз десять, и Герман со стороны увидел причину: у крыльев не было тянущего усилия!
Аппарат снова затащили в мастерскую и начали капитальную переделку крыльев и угла их атаки, чтоб можно было летать горизонтально.
Через две недели сын уехал в училище, оставив усовершенствование махолета на отца. На зимних каникулах проведать родных не удалось, поскольку коллективно выезжали в город Томск, домой к товарищу Жукову, а следующим летом Шабанов поступал в летное и явился домой лишь на месяц, уже в курсантской форме.
Дом и мастерская были завешаны чертежами и моделями, собранными из лучин и тряпочек, мать еще не жаловалась сыну, однако смотрела на отца укоризненно. А тот день и ночь заливался соловьем, сверкая взором, показывал варианты новых решений по устройству крыльев и их привода, демонстрировал готовые овальные колеса, которые бы еще на земле настраивали аппарат на ритм полета и создавали дополнительную подъемную силу.
Одним словом, провести новые испытания в это лето они не успели и отложили их до следующего.
В тот год школа осталась без сена для последнего коня и без ремонта. Мать писала, что отец теперь дома почти не живет, ночует в мастерской, попортил много спортинвентаря (даже дюралевые гранаты переплавил в какие-то детали), тащит из дома отрезы ткани, полученной когда-то в виде премии, а всю зарплату тратит на запчасти.
В зимние каникулы Шабанов застал его злым и восторженным одновременно.
– Все равно полетит, сука! Уменьшил размах крыльев, увеличил мощность крутящего момента – полетит!
Это продолжалось в течение трех лет. Герман уже вкушал самостоятельные полеты на спортивной машине, осваивал первые фигуры высшего пилотажа, а батя все еще доделывал и переделывал махолет, всякий раз воплощая в металл и ткань все новые и новые открытия. Мать давно махнула рукой на него, сама готовила дрова, косила сено и ремонтировала школу, где осталось всего двадцать три ученика. И вот на четвертый год отец выкатил готовую, не подлежащую больше никаким усовершенствованиям машину.
– Ну, давай, сынок! – торжественно провозгласил он. – Ты начинал, тебе первому и лететь. Тем более небо ты уже освоил, имеешь всяческие представления... Садись!
Герман осматривал то, что стало с его детской мечтой: махолет потяжелел примерно раза в три, все узлы и детали были выполнены добротно, по-крестьянски, с троекратным запасом прочности, появились новые приспособления, совершенно другой привод крыльев, да и сами они изменились и более походили на крылья бабочки.
Батя наконец заметил, что сын хмурится и молчит, потому сам замолк ненадолго, присмотрелся, спросил осторожно:
– Ты будто не рад?.. Ну, садись, испытывай! А я уж после тебя.
– Он не полетит, – признался Герман.
– Это еще почему? Мы же поднимались на нем в самом первом исполнении!
– Разве это полет?.. Не прокрутить крылья педалями, сил не хватит.
Отец побегал вокруг махолета и наконец взволнованно признался:
– Я уже на нем летал!
– Как – летал?
– А так!.. Ночью выкатил, чтоб никто не видел, сел, раскрутил колесо!.. И поднялся. Сразу метров на сорок подскочил!.. Освоился немного и пошел кругами, кругами. Сначала над деревней, потом выше, выше... И знаешь, страшно стало! Не заметил, как метров на пятьсот взлетел! Так веришь-нет, до утра потом спускался, устал как собака. И сел во-он там, за Пожней, на лугах.
– Ты не врешь, батя? – осторожно спросил Герман.
– А ты садись, попробуй!
– Я понял, батя... На первом испытании еще понял – без мотора в воздух не подняться. Помнишь, ночью?.. Если только на дельтаплане с горы... Возможностей человеческого организма не хватает, чтобы взлететь.
В тот момент отец ничего не хотел слышать, под радостный визг детей он сосредоточенно и отчаянно несколько часов катался по футбольному полю, затем втащил махолет в мастерскую, напился водки и всю ночь колобродил по деревне. Наутро вид у него был подавленный и виноватый.
– Что же ты сразу не сказал? – спросил он. – Эх, так обидно!
– Ты прости меня, батя...
– Да не про то я говорю! Обидно, что человек такой слабый!
Запой у него продолжался ровно столько, сколько и страсть к изобретательству и полетам – три года. Мать отвезла его к какому-то знахарю (бабушка к тому времени умерла), тот его закодировал от пьянства – и все уладилось. Батю снова взяли на работу в школу, он преподавал труд и физкультуру, летом готовил дрова и ремонтировал классы. Разве что сено не косил – последний конь сдох. Зато махолет, когда-то поставленный на чердаке дома, стоял совершенно целым, и отец иногда подолгу сидел возле него, курил, рассматривал отдельные узлы, потом их сочетание и хмыкал:
– Ну да, с чего он полетит-то? Одной человеческой силы тут мало. Вот бы пять лошадиных...
