белые птицы…
Ему показалось, что он не спал, а лишь на мгновение прикрыл глаза. Птицы все еще продолжали полет, зыбились, двоились, но теперь уже не в воздухе, а в густой льдистой воде. Он хотел обнять Альбинку, чтобы она не замерзла, но под руки попала только его тужурка, оставленная на сене, как змеиный выползок. Торопливо он ощупал пространство вокруг себя и негромко позвал:
– Аля!
Под стожарами было тихо и пусто; он чувствовал эту пустоту с такой же ясностью, как колючую сенную труху за шиворотом. Крикнул:
– Аля-а!
Голос уходил, словно в вату. Ползая на коленях, он обшарил все уголки и, обескураженный, долго не мог сообразить, что произошло. Вдруг стало душно и холодно. Откуда-то потянуло сыростью и запахом талого снега. Отыскав выход, он выдернул сенную пробку и увидел сквозь переплетение сухой травы мутный рассвет.
Он выбрался наружу и сощурился от белизны и света. Хлопья мокрого снега выбелили все вокруг, ветер трепал влажные стены скирд, мял кусты и протяжно гудел в вершинах старых сосен.
– Аля, где ты?! – прокричал он против ветра и задохнулся.
А снежный заряд лишь набирал мощь и теперь лавиной обрушивался на землю. На расстоянии трех шагов все пропадало в белой пене, и, оторвавшись от скирды, Андрей тут же потерял ориентиры. Он сделал несколько шагов и наткнулся на разбитое вдребезги седло. Подпруги были оторваны, искорежена кованая лука, а на потнике темными пятнами проступала свежая кровь.
Андрей бросил седло, побежал вперед, но упал, зацепив ногой согнутое стремя. Он встал, отер лицо и пошел вперед. Фуражка давно слетела и унеслась куда-то вместе с ветром, забитые липким снегом волосы обмерзали, скользили сапоги. Он кричал, звал и не слышал своего голоса. Иногда чудилось, будто кто-то откликается или плачет неподалеку, и он бежал на этот звук то влево, то вправо, пока не ударился о скирду.
Он сполз по ее стене на землю, съежился и глянул на свои руки. Пальцы и ладони покраснели и распухли; тупая саднящая боль стучала по жилам вместе с кровью. Он спрятал руки под тужурку и, ткнувшись головой в плотный бок скирды, заплакал.
Он плакал горько, как плачется только в детстве, но боялся громко всхлипывать и закусывал губу. И когда было не сдержать голоса, он зажимал рот израненными руками и вдавливал лицо в мокрое сено.
Наплакавшись, он затих и долго сидел, глядя перед собой и слушая ветер. Внезапно он почувствовал мягкий толчок в спину, словно кто-то играя дотронулся ладонью. Андрей вскочил и увидел залепленного снегом жеребчика. Он стоял понурый и брякал удилами, словно хотел перекусить их. Андрей схватил повод, обнял коня, приласкался.
– Живой, дурачок… Что же ты убегал от меня?
Он стал сметать рукой снег с его спины и боков и неожиданно обнаружил, что жеребчик поседел.
Вначале он не поверил глазам своим, протер, взъерошил шерсть – от серых яблок не осталось и следа. Конь стал белым, белее снега, состарившись за одну ночь.
Можно было подумать, что это другая лошадь, бог весть как здесь очутившаяся, но Андрей смахнул лед с крупа и увидел тавро…
Сбитая седлом холка еще кровоточила, отчего падающий снег мгновенно розовел и просвечивался.
– Что же с тобой стало? – спросил Андрей.
Жеребчик вяло тряс головой и норовил уткнуться мордой ему в бок.
Буран опал как-то разом, высветилось на небе туманное солн–це. В открытом сверкающем просторе все вернулось на свои прежние места и приобрело привычные цвета и оттенки: посинел белый лес на горизонте, зажелтели стволы старых сосен и рдеющие из снега ягоды шиповника скорее напоминали цветы, чем плоды.
Потом Андрей увидел медленно приближающиеся к скирде три пары лошадей, запряженных в телеги. Плотный снег на конях и людях подтаивал и отваливался ломтями. Мужики смотрели из-под ладоней, что-то кричали друг другу, и неожиданно один из них соскочил, побежал впереди повозок, путаясь в полах дождевика.
– Барин? Вот ты где, Андрей Николаич! – Конюх Ульян Трофимович содрал шапку, перекрестился. – Слава те господи. Нашелся! Ведь тебя отец ищет – с ног сбился… Эко занесло куда!
Андрей держал в поводу своего коня и молчал. Мужики подогнали телеги к скирде, закурили.
– Погоди, Андрей, – вдруг спохватился Ульян Трофимович. – Чей конь-то у тебя? Я же тебе молоденького, в яблочках, подседлывал…
Андрей очнулся, закричал мужикам:
– Не трогайте эту скирду! Слазьте!
Мужики насторожились, завертели головами.
– Дак почто, барин?
– Не трогайте, я сказал!
Конюх недоуменно осекся, вытаращил глаза:
– Николай-то Иваныч с этой велел брать… Сенцо помельче… Перед ярмаркой подкормить бы жеребяток…
– Эту скирду не начинайте! – взмолился Андрей. – Возьмите с другой, а? Ну прошу вас, а?
– Ну раз так, – замялся Ульян Трофимович, а мужики повыдергивали вилы, расхлопали ими потревоженные бока скирды. – Пускай стоит… С другой возьмем… Не захворал ли ты, часом, барин?
Андрей взял коня под уздцы и пошел вдоль луга. Жеребчик подволакивал ноги, екала на ходу селезенка.
– Куда же ты, Андрей! – кричал вслед конюх. – Домой иди! Или уж в Свободное! Родители-то эвон как переживают!
Андрей сделал большой круг, обходя скирды: Альбинкиных следов не было. Снег искрился, чистый, белый, целомудренный…
Потом он брел по дороге и среди свежих конских и тележных следов искал старые, оставленные Альбинкиными полусапожками. Почему-то казалось, они должны сохраниться даже после такого бурана: иначе невозможно поверить в то, что было ночью. Он до рези в глазах всматривался в снег, взгляд цеплялся за каждую припорошенную ямку, и сердце подскакивало к горлу.
«Жена, жена…» – мысленно произнес он, а потом негромко и боязливо сказал вслух:
– Жена, жена…
И прислушался к непривычному звучанию слова. Был в нем какой-то новый, неведомый смысл.
Так шел он по следам около часа, пока не оказался на высоком увале. Здесь снегу было мало – кроны сосен держали его на себе. И только теперь Андрей различил четкие заячьи следы, по которым так долго шел. Какого-то сумасшедшего зайца носило по лесу в разгар пурги: он кружил, прыгал по сторонам – то ли играл, то ли от врага спасался…
Андрей огляделся и узнал место. Года два назад они приходили с Сашей сюда на тетеревиный ток. Где- то внизу, под увалом, должен быть родник…
Он спустился по склону и в самом деле скоро отыскал парящий на холоде темный зев источника. Андрей встал на колени и зачерпнул ладонями воды. Вода была светлая, чистая и теплая. Он стал сваливать в родник комья снега, чтобы остудить, но снег таял мгновенно и не остужал.
Жеребчик стоял на коленях и медленно цедил воду, едва прикасаясь к ней губами.
Так и не напившись, Андрей поел снегу и пошел кочковатым, гнилым болотом. Конь тащился сзади, наступал на пятки, словно худая дворняга; повод волочился по земле и обрастал грязным льдом. Андрей все еще рыскал взглядом по сторонам, искал следы, хотя уже отчаялся найти, и вслух нараспев повторял незнакомо звучащее слово – жена.
Болото кончилось, начался беломошник с огромными мерзлыми грибами, со следами глухарей, затем под ногами захрустел кипрей среди старых порубок: природа еще хранила мелкие осколки лета – тепла, дождей, цветения…
А он все шел и бормотал себе под нос, словно очарованный. Вспугнутая с дневки сова заметалась между деревьев, чиркнула крылом по лицу и неожиданно уселась на прогнутую спину коня, запустила когти под
