духовного и культурного развития. Чтоб жилось народу в радость, чтоб утром встал и до самой глубокой ночи, пока не лег, все было жить охота. А так-то зачем революция нужна? Свобода у нас в Сибири завсегда была, земля тоже была, сей только, не ленись. Вот развития духовного нам тут не хватало, кроме как в церковь, и пойти некуда. Вот бы какую революцию сделать! Культурную!
Ульян Трофимович, слушая гостя, выглянул в окно и заметил конных, за спинами болтались винтовки.
– Кто это пожаловал? – насторожился он. – Гляди, Елизар Степаныч.
Потапов сунулся к окну и замолчал. Ульян Трофимович достал из угла винтовку и пошел на крыльцо.
Когда всадники повернули к воротам, он разглядел на шапках красные тряпичные звездочки. Сунув винтовку за дверь, председатель комбеда пошел встречать гостей.
Молодой парень в городском пальто, перепоясанном ремнем с револьверной кобурой, подал руку, щурясь от солнца, представился:
– Мы из уезда. Коркин моя фамилия, продкомиссар. За хлебом приехали, товарищ председатель.
– За излишками? – спросил Ульян Трофимович.
– Совершенно верно, за излишками, – подтвердил Коркин.
– Пошли в контору, там обсудим, – пригласил председатель…
Тем временем березинские почуяли новых людей в селе и потянулись к комбеду. Не заходя во двор, они останавливались возле заплота и ворот, смотрели сквозь щели на веселых молодых красноармейцев. И вот кто-то первый из продотрядников метнул в сельчан снежок, девки немедленно ответили, и скоро началась привычная для весны суматошная перестрелка.
А в старой пекарне Ульян Трофимович и продкомиссар молча стояли друг против друга. Коркин вздохнул, достал и показал мандат:
– Вот, товарищ председатель, если не веришь…
– Верю я, – проронил Ульян Трофимович. – Да нет у нас излишков. Ни излишков, ни хлеба.
– Это я слышу в каждом селе, – устало махнул рукой Коркин. – Пойдешь по дворам – скирды необмолоченные стоят.
– У нас уж год как подобрали, – вздохнул председатель. – Мужиков-то мало осталось, война порастратила мужиков. А раньше и впрямь стояли.
– Вы как председатель местной власти должны понимать текущие политические моменты, – вежливо предупредил продкомиссар. – Во многих губерниях России голод, рабочим и солдатам не хватает хлеба, в городах карточная система. Идет гражданская война…
– Все понимаю, товарищ Коркин. – Ульян Трофимович посмотрел в окно на веселую войну. – Да ведь хлеб от моего понятия не родится, его сеять надо.
– Где же хлеб? – спросил продкомиссар, теряя выдержку.
– Ты, товарищ, сеял когда, нет? – вдруг поинтересовался Елизар.
– Нет! Я не сеял! И ваши эти… оставьте при себе!
– Хлеб-от один раз в году жнут, – пояснил Елизар. – А с прошлой осени власть менялась два раз в год. Временные были – взяли хлебушек. Теперь ты приехал. А на улице весна, еще и не сеяли.
Снежки летели через заплот белыми брызгами, и девичий визг пробивал двойные рамы…
– Приезжайте осенью, товарищ продкомиссар, – сказал Ульян Трофимович. – Уродится, так будет хлеб.
– Хватит болтовни! – отрубил Коркин. – Где хлеб?
Ульян Трофимович посмотрел в худое лицо продкомиссара и сузил глаза.
– Не родился хлеб!
– Где хлеб – это надо тебя спросить, – строго сказал Елизар Потапов. – Какую вы, большевики, политику ведете? Сдается мне, нарочно голод устраиваете, чтоб народ взять в хлебную узду и держать, как уросливую лошадь.
– Эт-то что за разговоры такие? – насторожился Коркин. – С чьих это слов вы говорить так научились?
– Со своих слов говорим, своей головой думаем, – спокойно ответил Елизар. – Не пугай, я тоже человек партийный.
– Какой партии? – немедленно спросил Коркин.
– Меньшевик.
– Мне все ясно, – усмехнулся продкомиссар. – Что с вами говорить?
– Ничего тебе не ясно. У меня слов без доказательств не бывает, – продолжал Елизар. – Газета есть одна, дома, в селе Свободном сейчас находится. Так вот там, в газете этой, хоть и в царской еще, ясно написано, что в шестнадцатом году урожай был выше, чем до войны. По-хорошему-то, одного урожая на три года всей России хватило бы. Сам подумай: война мировая, торговли международной нету, значит, хлебушек весь дома остался. А к нему еще прибавь урожай за семнадцатый год!.. А хлеба-то, выходит, шиш! Куда он девался? Съели?!
– Вы что же здесь, на царских газетах политику строите? – возмутился продкомиссар. – Или я не туда заехал? И тут Совет–ской власти нет?
– Советская власть есть, – сказал Ульян Трофимович. – Хлеба нету.
– Так чего с моим вопросом? – напомнил Елизар. – Не ответил! Где хлебушек-то?
– А вы знаете о том, какова была политика закупочных цен?! – закричал, багровея, Коркин. – Цены упали! И хлеб остался у крестьянина!
– Откуда? – махнул рукой Ульян Трофимович. – Что-то продали, что-то сами съели. Ну, и семенной…
– А я найду! – заявил Коркин.
– Найдешь излишки – все твои, – согласился Ульян Трофимович. – Вот тебе подушный список, а вот безмен. Иди, перевешивай хлеб, ищи.
Он достал безмен и брякнул им по столу.
– У меня весовщиков нет! – отрезал Коркин. – И времени тоже. Я пойду по амбарам и выгребу половину наличного запаса. А вы обеспечите мне подводы.
– Ты что? – глухо спросил Ульян Трофимович. – В амбарах только семенное лежит…
– А я не сеял, – развел руками Коркин. – Откуда же мне знать? На мой взгляд, все зерно одинаковое.
Ульян Трофимович отшатнулся к стене:
– Да ты от Советской власти ли? Это же… Ты ведь и у нас голоду наделаешь!.. А ну, покажи мандат!
Коркин вновь достал бумагу. Трясущимися руками председатель развернул ее, прочитал, мотнул головой:
– Все одно не верю! Самозванец ты!
– А вы?
– Меня народ выбрал сюда. – Председатель кивнул на окно. – А вот тебя кто послал?
– Советская власть!
Ульян Трофимович потянулся было рукой к безмену, однако вовремя опомнился. Но движение его не скрылось от глаз Коркина, он расстегнул кобуру. Ульян Трофимович понял, что делает ошибку за ошибкой, что надо добром просить, в душу ему стучаться! Может, даст послабление…
– Послушай, товарищ Коркин, – взмолился он. – Ну пощади ты нас! Ведь не посеем – на будущий год с голоду перемрем! Ведь в каждой избе ребятишек полно… Ну хошь, пока народ не видит, на колени встану? У тебя же, поди, отец-мать есть, ну подумай, как в глаза-то им смотреть станешь, ежели ребятишки перемрут? Прости меня, дурака, ну покричал я, дак с войны пришел, горячий бываю… Я тоже большевик, с шестнадцатого года, с германской.
Продкомиссар застегнул кобуру, одернул и запахнул на груди пальто.
– Не нужно унижаться, – посоветовал он. – Я этого не люблю.
– Да как же не унижаться-то, – торопливо заговорил председатель. – Мы же тута еще Советской власти не нюхали, руками не щупали. Какая она хоть?.. А ты сразу грабить от имени Советской власти! Да как же
