Со всех концов опушки стали выходить группы людей, одетых в серые бушлаты и черные шапки-ушанки. Число их росло и росло и все они присоединялись к группе священников.
Что это такое? — силилась вспомнить Леночка. — Да, кажется, в церкви это называется «Великий Выход». Шествие поравнялось с Леночкой. — Идя на работу, они служат всенощную — вспомнила Леночка слова Григория. Почему я так давно не была у всенощной?
Толпа приблизилась, окружила и увлекла Леночку с собой… Куда они идут, Леночка не знала, но на душе у нее стало совсем спокойно, ясно и радостно.
ЧАСТЬ II
Глава первая
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Григорий подошел к маленькому деревянному окошку и оперся рукой о подоконник. Рука дрожала. По другую сторону перегородки человек, сидевший за столом, медленно и внимательно перебирал бумаги. У Григория от нетерпения и волнения пересохло в горле и он нервно кашлянул. Большие грубые руки с грязными ногтями перестали двигаться, бледное лицо поднялось и на Григория глянули злые враждебные глаза.
Опять какая-нибудь оттяжка, — пронеслось в воспаленном мозгу Григория.
— Куда хотите ехать? — недовольным тоном спросил грубый голос.
— Я освобождаюсь без ограничений? — вырвалось у Григория, и нелепая надежда на минуту затемнила сознание.
— Да, — раздраженно ответил голос, — говорите, куда вы хотите ехать?
— В Москву!
— В Москву нельзя…
Полутемный коридор стал еще темнее. Проклятая рука продолжала дрожать мелкой противной дрожью.
— Тогда в Тулу.
Голос почему-то не слушался и звук слов получался глухой.
Неприятные глаза оторвались от лица Григория и бледное лицо опять склонилось над бумагами.
Когда они подходили к проходной будке, солнце только что село. Днем было тепло и на дороге образовались лужицы. Холодный вечерний ветер покрыл лужицы тонкими корочками льда; когда Григорий наступал на него, лед лопался с хрустящим звуком и из-под ноги выступала вода. Григорий старался не глядеть на серые однообразные бараки и думал только о том, как бы скорее уйти из лагеря.
Ротный Петров, сидевший за растрату, шел сбоку и ему всё время хотелось заговорить с Григорием. Петров с завистью и удивлением поглядывал на мрачную фигуру, шагавшую широкой твердой походкой, и не понимал, почему спутник такой невеселый.
— Эх, и напьюсь же я, туды его растуды, когда освобожусь, — наконец, не выдержал Петров. Григорий ничего не ответил; впереди показалась проходная будка и высокие деревянные ворота.
Письма спрятаны в середине вещевого мешка; если будут обыскивать, вывалю всё кучей на пол, авось рыться не станут. Если найдут, могут задержать. Сердце Григория болезненно сжалось. Сволочи! — подумал он.
— Что же у тебя родители и жинка на воле? — спросил Петров.
— Мать, — коротко ответил Григорий.
— А у меня двое пацанов осталось, — вздохнул ротный.
Григорию стало жалко Петрова. Тоже ведь мучится, — подумал он.
Широкое лицо Петрова потеряло обычное выражение плутовства, смешанного с подлостью и наполнилось настоящей человеческой печалью.
Григорий показал дежурному белую продолговатую бумажку об освобождении и небрежно бросил вещевой мешок на лавку. Рысьи глаза дежурного медленно прочли всю бумагу до конца.
— Михеев, запиши Сапожникова на освобождение, — сказал он рыжему вохровцу, сидевшему у дощатого стола.
Михеев взял бумагу и стал медленно водить пером по странице дежурной книги.
— Петров, обыщи вещи, — приказал дежурный. Григорий хотел сам вытряхнуть рюкзак, но Петров уже завладел им и начал развязывать.
— Возьмите документы, — лениво сказал рыжий Михеев, кончая записывать.
— Сейчас найдут письма, — подумал Григорий, беря бумагу и искоса следя за толстыми пальцами Петрова.
Снаружи раздался громкий хруст полозьев и топот лошади. Дежурный открыл дверь и сейчас же крикнул:
— Петров, открывай ворота, уполномоченный!
Петров бросил мешок и выбежал из проходной. Напротив раскрытой двери стояли легкие сани; от большой гнедой лошади шел пар, она нетерпеливо рыла копытом землю и мотала головой. В санях Григорий увидел уполномоченного секретного отдела Ионина.
Григорий хорошо знал Ионина. Последний год перед освобождением он работал монтером и ему приходилось часто чинить электричество в секретной части.
В тот момент, когда ворота широко отворились, Григорий схватил мешок и побежал к саням.
— Я на освобождение, не довезете до города, гражданин уполномоченный?
Черные наглые глаза с удивлением остановились на заключенном.
— Садись, только скорее, — сказал резкий голос.
Григорий бросил мешок под ноги чекисту и прыгнул в сани. Лошадь рванула и сразу взяла крупной рысью; ворота мелькнули и скрылись за ледяной пылью.
На вокзале было так много народу, что протолкаться к кассе казалось невозможным. На всех скамьях и на полу, выложенном желтым кафелем, лежали и сидели плохо одетые озлобленные люди. Женщины кормили грудных детей, мужчины курили махорку. Всё время приходилось лавировать между серыми мешками и деревянными сундуками.
Простояв два часа в очереди, Григорий с трудом пробрался к кассе. Охрипший злой кассир, мельком взглянув на литер, сказал, что билетов третьего класса уже нет.
— А сколько стоит второй? — с отчаянием спросил Григорий. Для покупки билета второго класса надо было потратить почти все деньги. Григорий, не колеблясь, заплатил и протиснулся на перрон. Слава Богу, уеду, — подумал он с облегчением.
Кондуктор открыл купе, щелкнув ключом. Мягкие сидения, слабый свет маленькой лампы. В купе никого. Непривычная тишина и комфорт.
Григорий сел. На душе было тихо, слабость медленно охватывала тело..
На перроне послышались крики и свистки, заглушённые окном и дверью. Паровоз густо рявкнул, вагон вздрогнул и тени медленно поползли по стеклу. Григорий вышел в коридор и стал к окну.
Поезд набирал скорость, колеса ритмично, успокаивающе стучали. С высокой насыпи были видны крыши полутемного притаившегося городка. Скоро крыши кончились, замелькали лапы еловых веток и из-за редкого придорожного перелеска засветились далекие мигающие огоньки лагеря.
Григорий болезненно вздрогнул. Наверно, поужинали и готовятся ко сну. — Сколько он видел этих лагерей за пять лет, сколько нашлось и исчезло новых друзей и единомышленников!
