— Кис-кис! Кис-кис-кис! Кисанька! Диди!..
Кошка не подбежала к ней. Тогда она, вздохнув, вывесила на доске объявление и убежала в подъезд, извинившись неизвестно перед кем:
— Ах, простите! Я в неглиже!
Я подошёл к доске и прочитал объявление:
Настроение заниматься пропало у меня из-за Гарика с клубникой и черно-бурой лисы. Чтобы забыться, я подошёл к Петру Ильичу, который всё ещё разгадывал кроссворд, и спросил:
— Пётр Ильич! Что такое «неглиже»?
Я всегда расспрашивал его про незнакомые слова.
Но Пётр Ильич сам на этот раз спросил у меня:
— Река на Урале… пять букв… последняя «я»?
— Белая! — выпалил я неожиданно для себя.
— Прекрасно! — обрадовался Пётр Ильич. — Географию ты знаешь. А зоологию? — Он хитро посмотрел на меня. — Хищник из четырёх букв. Вторая «и».
— Тигр! — сказал я.
— Нет! Лиса! — засмеялся Пётр Ильич. — Черно-бурая, разумеется.
— Неужели и вы думаете?! — Я почувствовал, что краснею.
— Ни капельки! Но не могла же, сам понимаешь, черно-бурая лиса воскреснуть на верёвке и убежать в лес, — сказал Пётр Ильич.
Возразить мне ему было нечего. Рядом с нами две молодые женщины вешали на колёса детских колясок цепочки с замками и подозрительно поглядывали на меня. И я, застеснявшись, как будто и на самом деле украл лису, поплёлся домой.
Дома я включил приёмник и поймал серьёзную музыку. Играла скрипка. Ей подыгрывал оркестр, и мне стало ещё тяжелее от тихого и грустного мотива. Оркестр как будто делал строгий выговор скрипке, а скрипка жалобно оправдывалась.
Потом я стал крутить ручку настройки и неожиданно поймал густой бас диктора. Я хлопнул себя по лбу и не поверил ушам своим… Вот он, выход из положения! Диктор медленно диктовал газетные сообщения.
Я, не теряя ни минуты, взял тетрадку, самописку и стал писать под его диктовку. Он диктовал ещё медленнее, чем Анна Павловна, а потом проверял по буквам слова, и я их проверял:
«…Интенсификация. Точка. Повторяю по буквам: Иван. Наталья. Тихон. Елена. Нина. Соня. Иван. Фёдор. Иван. Карп. Аркадий. Циля. Иван. Ян… Точка».
Это было интересно. А главное, сам диктант мне нравился. Про остров Крит, про запуск нового спутника, про предвыборную лихорадку в Америке, про подготовку к уборке хлеба и к Олимпийским играм.
Но чтобы не получилось так, как будто я списываю каждую букву, я приглушал приёмник, когда диктор совсем медленно по буквам повторял слова.
Увлёкшись, я даже не заметил, сколько времени прошло с начала диктовки. Когда диктор сказал: «… Вёл передачу Савицкий», у меня уже было написано почти четыре странички.
Я выключил приёмник, проверил диктант (в нём оказалось всего шесть ошибок!), на радостях подбежал к окну и закричал: «Ура! Ура!..» — но тут же спрятался за занавеску и прикрыл рот ладонью.
Во дворе стояли участковый, Ксюша и Пашка. Ксюша размахивала руками и показывала на моё окно. Участковый спросил Пашку:
— Значит, это совпадение? Ты шёл на обед, а Царапкин отвлекал пострадавшую?
— Не ловите на удочку!.. Не ловите… Я ничего не знаю! — сказал Пашка. — Теперь весь век подозревать будете? — Он вытирал руки белой ветошью, как настоящий рабочий человек.
— Мы не подозреваем, а выясняем! — заметил участковый с угрозой.
— Ну и выясняйте!.. И судите!.. И делайте что хотите! — не выдержал Пашка и зашагал от них прочь.
— Вернись, Зыков! — приказал участковый.
— Вызывайте повесткой! — огрызнулся Пашка.
— Хо-ро-шо, Зыков! Пишите заявление, — сказал участковый Ксюше.
— Не умею… Сроду не писала… — всхлипнула Ксюша.
Я разозлился, что она на всех наговаривает, и крикнул из окна:
— Ксю-ша! Я подикту-ую!
В этот момент во дворе показалась мама, возвращающаяся с работы. Ксюша, конечно, сразу подбежала к ней. Оправдываться из окна мне не хотелось.
Вместо этого я быстро вынес грязную посуду на кухню, разложил на столе диктант так, чтобы он бросился маме в глаза, затолкал под диван карандашные очистки, потом полез в карман за платком и… наткнулся рукой на клубничину. Я хотел бросить её в окно, но промахнулся и попал в стену. Клубничина прилипла к обоям. На них расплылось ярко-красное пятно, и я чуть не взвыл от бешенства: «Что за день?! Лисица!.. Клубника!.. Теперь ещё это пятно! Как ягода попала в карман?..»
Я линейкой соскрёб клубничину с обоев и только успел выбросить её, как пришла мама. Я попытался улыбнуться.
Мама смерила меня с головы до ног страшным взглядом, тут же стала рыться в ящиках письменного стола и что-то искать под диваном и ванной. Ничего не найдя, она сказала:
— О карандашных очистках поговорим потом. Где лиса?.. Говори по-хорошему. Лучше признайся. Мама всё сделает, чтобы тебя простили.
«Ах, так?» Я закусил губу, решив от обиды вообще не говорить ни слова.
— Ты отвлекал Ксюшу? Ты действовал под его диктовку?
Я молчал.
— Весь в отца! Отвечай! Я приму крайние меры.
Я молчал. Тогда мама схватила ремень, на котором отец правил бритву, и бросилась ко мне. Я бегал вокруг стола, а она за мной, пока не заметила клубничное пятно на обоях.
— Это ещё что? — Она потрогала пятно. — Клубника? Ты ел её? Ты мыл её?
— Не мыл, но и не ел… — наконец сказал я правду.
— За что? За что такое наказание? Почему ты не девочка?.. — прошептала мама. Руки у неё опустились.
Она достала из аптечки какие-то таблетки и заставила меня выпить их, хотя я клялся, что не съел даже полклубничины.
— Ко всем делам не хватало мне ещё твоей дезинтерии… И если бы не переэкзаменовка, я бы и не вздумала лечить такого человека. Ведь везде висят плакаты: «Не позволяйте детям есть немытые фрукты!» А пятно я заставлю смыть! — сказала мама.
Я подошёл к пятну и стал его стирать. Оно расплылось ещё больше. Мама этого не видела. Заметив на столе диктант, она начала его проверять.
— Удивительно… Вернее, подозрительно мало ошибок… Кто тебе диктовал?
— Так… один мужчина…
— Из нашего двора?
— Нет… незнакомый мужчина… — Сказать правду я побоялся. Вдруг мама запретила бы мне писать
