президентским указом.
Я представил, на моем месте сидит Сипа и майор задает ему тот же вопрос. Сипа ответил бы честно:
— Мечтаю, чтоб меня тайно продали в США на органы, год кормили из ресторана экологически чистыми продуктами, психоаналитиков приводили для бесед и лучших писателей для интервью и написания биографического бестселлера, позволяли играть в компьютерные игры, смотреть фильмы по выбору, слушать классическую музыку в живом исполнении, приводили бы проституток для снятия сексуального напряжения и гейш для разговоров об искусстве, а подошел срок — вырезали бы все, что хотели, вкололи передоз морфина для счастливой смерти, а маме перечислили сто тысяч долларов и благодарственное письмо написали на американском языке.
Обезьян сказал бы:
— Мечтаю в нашей тюрьме работать. Охранником.
Якут сказал бы:
— Мечтаю, чтоб большая война с китайцами. Они меня живым оставят, потому что у меня глаза узкие. — И добавил бы, он такой, он не испугается, Якут этот: — А ты, начальник, сдохнешь.
Моряк сказал бы:
— Хочу море увидеть. Чтоб водорослями воняло и соль на губах. — И заорал бы, псих ненормальный: — Вижу огни! Вижу топовые и красный бортовой!
Обезьян, чонский якут Василий, который просил его называть Якутом, и Моряк, его имени я не узнал, — мои сокамерники в вагонзаке на этапе из Петербурга в Соликамск, темные люди, жестокие и непонятные, в особенности Обезьян. Зря я Костю Ганшина назвал самым опасным в Белом Лебеде. Коля Ганшин — сынок в рваных колготках по сравнению с Обезьяном. Огромный мужик с бугристой головой, сходящимися на переносице густыми бровями и волосатым горлом. Руки ниже коленей, сутулый, шеи нет, рожа, миллион лет назад придуманная, его в Музее антропологии выставлять в качестве научной реконструкции australopithecus africanus, кто не знает, слово «australis» в переводе с латыни «южный», pithecos — «обезьяна». Он и был южным Обезьяном, но жил не в Африке и не миллион лет назад, а в России в 2013-м году. С Якутом и Моряком нас вместе везли из Петербурга, Обезьяна подсадили в Казани. Мы почти не разговаривали, впереди раздвинуло щупальца чудовище ПЖ, никто из нас не знал, какое оно, прошлый опыт ничего не стоил по сравнению с тюремной вечностью.
Я знаю, о чем я не мог мечтать.
О переводе с тюремного на обычный режим я не мечтал, дни в календарике зачеркивал, но не мечтал, рано мне еще мечтать, рано начнешь мечтать, не доживешь. Неужели перевод на обычный?
Майор взял бумагу со стола — лист со стандартной шапкой шрифтом Times New Roman № 14, ХОДАТАЙСТВО тем же шрифтом, но полужирным и заглавными буквами, потом короткий текст.
— Прочтите и подпишите. Вы просите перевести в колонию-поселение. Мы соглашаемся. Ваше ходатайство и характеристика за весь период отбывания наказания будут направлены в суд. Речь идет о замене неотбытой части наказания более мягким видом наказания, в вашем случае это расконвоирование. Вы должны понимать, это не условно-досрочное освобождение в привычном виде.
Он пододвинул бумагу, но я не мог читать. Слезы в глазах, не вижу ничего. Рванулся бы зеброй черно-серой полосатой и проломился сквозь стены на волю, такие силы внутри почудились.
На поселение прошу перевести? Расконвоирование? Так не бывает. И слово устаревшее, полузабытое. Почему не в привычном виде? Что такое «в привычном виде»? Я не знаю, к чему я привык, а к чему нет. Счастье глюченое, игры затемненного разума. Выключите лампу, я слышу невозможные слова. Ну нельзя же так, выключите, я прошу.
Почему врач сидит в белом халате? Он ждет, я задохнусь от радости, ждет, у меня сердце разорвется?
— Ехать далеко, условия этапа обычные, придется потерпеть. Но по прибытии на место дальнейшего отбытия наказания вас расконвоируют.
Нет, я не мог читать о прибытии и отбытии, слезы мешали и радость. Бывает такая радость, что думать не можешь, не то что читать.
— Подпишете и уйдете на этап, в камеру поднимать не будем. Одежду и обувь вам выдадут.
На этап из Белого Лебедя? Отсюда никто не выходил живым. Никто никогда.
Выключите лампу, пожалуйста, я сейчас заплачу, мне стыдно, я сейчас закричу.
Врач, уйди, не дождешься ты моей смерти, уйди.
Я заплакал.
— Расконвоировать вас решено по соображениям гуманности и учитывая возросшее значение общечеловеческих ценностей и личных свобод и как меру по дальнейшему укреплению отказа от смертной казни и меру по всемирной либерализации пенитенциарных наказаний в соответствии с принятыми нашим государством международными обязательствами. Но, учитывая срок и тяжесть совершенных преступлений, решено расконвоировать вас в спецпоселении, вдали от населенных пунктов. Свидания на спецпоселении, к сожалению, не предусмотрены, прочтите пункт 8.
Я не мог вытереть слезы, я не мог найти пункт 8. На пожизненном свидания разрешены раз в год после отбытия 10 лет на тюремном режиме при условии хорошего поведения, отсутствия замечаний и неукоснительного выполнения правил внутреннего распорядка, но ко мне никто не приедет, некому ко мне ехать.
— Вопросы, просьбы?
— Лампу выключите, гражданин начальник. Я не могу сосредоточиться. Ту, среднюю, гудит очень.
— Я не понял, вы отказываетесь подписывать свое ходатайство, Жилин?
За ужином мне надо убить Костю Ганшина. Он молодой, он псих. А когда человек молодой псих, чаще он сильный, чем слабый. Он возьмет рыбу, разломит, поднесет ко рту, но будет думать не о рыбе и вкусных костях, он будет следить за мной и прикидывать, как он будет убивать меня ночью. Да, он будет осторожен, хитрый молодой псих Костя Ганшин, в свой особенный день 8.06.2013.
Если подпишу, могу Костю Ганшина не убивать.
— Где подписывать?
Не буду читать, скорее на этап, скорее на спецпоселение, определяй, майор, на расконвойку.
Майор кивнул Витамину, чтобы снял с меня наручники.
— Вопросы, просьбы?
Вопросы такие: почему меня выбрали, чем я заслужил счастье, будет меня врач осматривать или нет, перед этапом положено осматривать и давать медицинское заключение. Но я не идиот вопросы задавать. Все наши беды от лишних слов и вопросов, вот так и никак иначе, я когда-нибудь поспорю с вами, если сомневаетесь, и докажу, что я прав.
— Вопросов и просьб нет, гражданин начальник.
Витамин наклонил меня, завозился с ключами, и я близко увидел текст и прочитал в том числе и пункт 8. Удивило «Жилин Иван Георгиевич», заранее впечатанное в текст ходатайства полужирным Times New Roman № 14, а пункт 8 не удивил.
Оставалось подписать, и соткется тогда из бесконечной тюремной пустоты чудо расконвойки, и жизнь разделится на до и после подписи. Майор дарит мне жизнь без звяканья ключей, без Витамина и Кости Ганшина.
За что?
Я отсидел 1588 дней, считая вместе с СИЗО, спецбольницами и этапами, на пожизненном отсидел 1108 дней, мне положено зачеркнуть еще 2544 дня, чтобы перейти на обычный режим, а когда зачеркну все до единого 2544 дня, добавьте 15 лет на обычном режиме минус отсиженное в СИЗО, в спецбольницах и на этапах, это еще 4998 дней, после 25 лет, или после 9131 дня общего срока, который надо считать начиная со 2 февраля 2009-го, я могу подать на условно-досрочное освобождение от отбывания наказания, а если комиссия откажет или комиссия примет положительное решение, а суд откажет, то придется ждать еще 3 года, на пожизненном подавать на УДО разрешено каждые 3 года.
И вдруг — расконвойка, черти на левом плече плачут, ангел жалеет, что поторопился улететь,
