Я собрал еще веток, разжег большой костер на полгрота. Когда он прогорел, я смахнул пепел, набросал сухих водорослей, лег на теплый камень спиной к стене, лицом к очагу, укрылся одеялом и заснул.
Когда проснулся, моросил дождь. Хорошо, что продукты и одежду спрятал в мешок. Решил, что всегда буду перед сном так делать.
Я сумел разжечь костер, согрелся. Пошарил в мешке, нашел луковицу, разгрыз. Луковица была не горькой, а сладкой. То ли сорт такой, то ли подмерз у них лук.
Я пошел к устью речки и стал смотреть на воду, но ничего живого не увидел — ни рыбки, ни жучка, ни даже водорослей.
А птицы летали. Можно было подкрасться и бросить камнем. Но камнем попасть трудно без тренировки. А если корягой? Я нашел подходящую и бросил в пролетавшую чайку. Не докинул. Чайка даже не испугалась.
Солнце по-прежнему висело у горизонта и не закатывалось.
Я принес к гроту бревно, поставил вертикально и укрепил камнями. И сделал первую зарубку. Отныне я не буду зачеркивать дни в календарике. Я буду отмечать прожитые дни. А бревно назову Календарным Столбом.
Я решил, что дни буду отмечать так: если спать захотелось, значит, день прошел, проснулся — новый день начался. 1108 дней я ложился в 22.00 и вставал в 6.00. И ни в какое другое время не ложился и не вставал. Должен был выработаться условный рефлекс. Или, скорее всего, за 3 года он превратился в безусловный.
Через день дождь кончился. Над головой нависла синяя небесная тяжесть, но она не давила, а как будто втягивала меня в себя. И море заметалось у берегов, всхолмило горизонт. Волны были не выше, чем вчера. Но море с такой силой наваливалось на гальку, что отступало мутным и на десятки метров от берега было мутным. Море вздулось и вспухло. Казалось, оно получше смочит берега и распрямится, и зальет всю видимую землю вместе с горами и ледниками.
А на следующий день случилось страшное.
Я проснулся оттого, что котелок с остатками супа перекатился по камням.
Я вскрикнул спросонья. И увидел леммингов. Они были повсюду — возились в котелке, бегали возле икон и фотографии, мельтешили у сапог. Сообразив, что меня разбудили не люди, а лемминги, я немного успокоился. Но потом, схватив мешок, закричал уже по-настоящему: мешок отяжелел и шевелился.
Я высыпал содержимое на камни. Вместе с попорченными продуктами и бумажной трухой высыпались лемминги, не сосчитать сколько. Продукты, кроме консервных банок, были уничтожены. И поливитамины они сожрали, и лук, и салфетки с цветочным запахом. Даже подсолнечное масло пролилось, они прогрызли в пластиковых бутылях дыры.
Какой же я дурак беспечный, я ведь знал про них — что съедают в год 50 кг каждый, что мусор жрут. Я их видел возле бараков, видел, как они из ящика выпрыгнули одноглазому в рожу. И координатор толстый кричал: «Lemmings!»
Я заплакал. Но уже не из-за продуктов. От обиды заплакал на себя, что дураком живу. Я вытряхнул леммингов из пакета, а мог бы их есть дней 10 или даже 20. Их было штук 40–50. Варил бы и ел штуки по 2 в день.
А что теперь?..
14
В тот день не переставая шел дождь. Ветер сбивал капли в струи, закручивал, разносил куда вздумается, бил струями скалы, ледник, море. От дождя нельзя было укрыться. Ветер задувал воду под камни, вода текла из щелей и трещин. Грот вымок до самого дальнего угла. Темно было. Но я уже знал, что охотиться надо именно в такие дни.
Я пролежал в засаде несколько часов на вершине скалы, и мне удалось подбить кайру. Их было 4, я не знал, в какую бросать камень. Трудно решиться, когда от выбора зависит жизнь. Я следил за кайрами, какая резвее, какая моложе, какая больше и жирнее. Сначала они казались мне одинаковыми, но я наблюдал, запоминал, сравнивал, клички им дал: Нимфа, Чита, Хрю, Гоу-гоу — и выбрал самую ленивую, Хрю, она всего лишь раз взмахнула крыльями и с места не сошла, лапу поднимала только правую, а остальные кайры обе лапы поднимали, ходили, перьями потряхивали, перелетали даже и, главное отличие, разговаривали меж собой, а с ней не разговаривали, и Хрю молчала. Обязательно ли резвый человек разговорчив, а ленивый человек молчалив? Может ли быть ленивый болтлив или разговорчивость предполагает ту или иную степень резвости? А если предположения эти верны для людей, то верны ли для кайр? Или у кайр всё наоборот?
Я бросил камень — и попал. Вы не поверите, но в момент броска я знал, что попаду, знал, что Хрю опоздает, не взлетит.
Я попал ей по лапкам. Взлететь она не смогла, но попыталась упасть с обрыва. Хотела утонуть в море назло врагу. Но я ее догнал, едва сам не упал метров с 50, схватил, перерезал горло, напился теплой крови.
Это была первая добытая мной кайра. Чайки-моевки, крачки, пуночки — местные воробьи, кулики- чернозобики, совы, бургомистры — их убивал. Но кайра — настоящая промысловая птица, полярный гусь. Убить бы их штук 100, можно зиму пережить.
Но про 100 штук мечты пустые, головокружение после победы. Не видел я здесь 100 кайр. И никаких птиц не видел больше 10 в одном месте, даже пуночек. Но я спускался к гроту и мечтал. Хорошо мечтается, когда в руках тяжелая добыча.
И дождь перестал. И солнце на радость. Столько удач сегодня, отмечу победный день на Календарном Столбе длинной чертой, как праздник. 14.08.2013 года, 53-й День Моей Свободы — Праздник Удачной Охоты.
Вот и грот, дом мой.
Пока шел, на солнце подсушился топляк.
Я набрал воды в котелок, разжег в очаге костер.
Фотография на прежнем месте, в надежном пластике, иконы в каменных нишах: Пресвятая Богоматерь Семистрельная стрелами защищает мою душу, Иоанн Кронштадтский строго за мной приглядывает, Иаков Боровичский о мимолетности и бренности всего сущего напоминает, Нил Столобенский недоволен, что я дичью буду брюхо насыщать, а не водорослями.
Порядок в гроте у меня, жить можно.
Я бросил в кипящую воду подобранные на берегу и промытые от песка комки свежих водорослей, пусть варятся, а я пока Хрю начну ощипывать. Я пробовал намазывать птиц глиной и зарывать в горячие угли. Про такой способ я в детстве читал в книге «Лесные робинзоны». Но перья не отваливались вместе с глиной, как было обещано автором, а отваливались вместе с мясом, и сок вскипал, разрушал глину, грязнил, портил драгоценную еду. Или глина на Новой Земле не та, или в книге наврано, но ощипывать перья хоть и муторная работа, зато мясо целее.
Ощиплю Хрю и насажу на вертел — у меня припасена острая палка твердого дерева, коричневого цвета, я ее искал несколько дней — такую, чтобы не вспыхивала от жара углей. Обычный топляк белый, мягкий, легкий, морская вода настаивает дерево, промывает, добирается до сердцевины, отбирает силу, оставляет ломкий скелет. На берег море выносит ветки, обломки досок, бочки разломанные с рваными ржавыми обручами, ящики с железными ржавыми лентами, 8 бревен я нашел, вырыл из песка, выбил из скальных трещин.
Не знаю, почему я смог ее убить. Может быть, не ленивая она была, а больная. Если больная, внутренности нельзя есть, а остальное можно. Проварить как следует, все микробы сдохнут. А внутренности нельзя. Попадаются такие глисты в печени, почках и языке, которые и после многих часов варки не умирают, даже в колбасе не умирают, перемолотые и паром обожженные. Внутренности не буду есть. И язык не буду.
