принес. И мама ходила бы ко мне на могилу и вспоминала, какой я был хороший парень, и плакала, что умер молодым, что не уберегла.
Сипа радостно вскрикнул и побежал. Он издалека увидел, что море выбросило на камни презерватив и женскую прокладку.
— Ну, не ожидал. И рядом лежат. Так странно.
Сипа посмотрел на море, в солнечную сейчас даль, помахал рукой кому-то там вдали. И улыбнулся, положил находки в карман.
— Буду коллекцию собирать. Вымою, просушу и разложу, где ветра нет.
Мы дошли до тупика, до Края Моего Мира. Вчерашний шторм набросал в скальные карманы много мусора.
— Иван Георгиевич, смотри, надписей сколько.
Сипа наклонился к размокшей коробке.
— «TRS Asia's Finest Foods BOILED CHICK PEAS in brine». Смешно?
— Нет.
— «INGREDIENTS: chick peas, salt, water».
Вслух произнеси: chick peas. Ну? «Chick» — цыпленок по-английски, и он «peas». Ссыт он, короче.
— «Ссать» по-английски «to piss», на слух похоже на «реасе» — по-английски «мир». A «chick peas» — это горох азиатский, у нас его называют «нут».
Сипа поднял фольгированную пачку.
— «СУП КУРЯЧИЙ 3 ВЕРМIШЕЛЛЮ». Опять у них про куриц. Но это уже про настоящих куриц и написано по-украински. Смешно тебе, Иван Георгиевич?
— Не очень, Николай.
— Давай мешки соберем и коробки всякие, и надписи будем читать вслух, и смеяться будем. Спроси, зачем?
— Зачем?
— В 30-е годы XX века диетологи утверждали, что три минуты искреннего здорового смеха заменяют стакан сметаны. Потом, правда, это утверждение было научно оспорено и осмеяно. Но ведь не просто так диетологи про сметану утверждали, наверное, были на то основания. Пусть не стакан, граммов 50 хотя бы, в нашей ситуации неплохая прибавка к рациону.
На Краю Моего Мира было холодно и страшно, и птиц не было ни одной ни в море, ни на скалах, ни на в небе, ни на льду тем более. Мы повернули обратно.
— Пойдем рыбу ловить? Я альбомчик полистал, написано, здесь водится голец. А голец — это семейство лососевых, красная рыба.
— Голец водится на Южном острове и на юге Северного. А мы вряд ли на юге, нас на север запихнули, и не просто на север, а на крайний север Северного острова.
— Иван Георгиевич, тебе кто-нибудь говорил, что ты по жизни пессимистом шагаешь?
Через час мы дошли до речки и поднялись выше по течению, до ледяного ущелья. И остановились у неширокой заводи. Сипа смотрел в воду. Я был готов ударить острогой.
— Жди, не шевелись, Иван Георгиевич. Голец семейства лососевых смотрит на нас из воды, он должен забыть, что мы двигались, он должен быть уверен, что мы камни.
Я не шевелился, в голове ни единой мысли, ругательства.
Вдруг между камнями мелькнула тень.
— Я говорил, полно гольца. Вот тебе красная рыба, бей!
Но тени мелькали, а рыбы я не видел. Наугад ткнул, не попал.
Сипа встал на колени, нагнулся, попытался схватить тень — раз, другой. После нескольких попыток ему удалось поймать кого-то скользкого.
— Зацапал вроде.
Сипа разжал пальцы, чтобы посмотреть, кого он вытащил из воды, и закричал от страха и гадливости: он поймал большую светло-серую многоножку. Он отбросил ее подальше, поторопился отмыть руку от слизи.
— Ты видел, Иван Георгиевич. Это не рыба. Вот тебе настоящая гадость. Ты посмотри на нее внимательнее. Она шевелится, гадина скользкая. Чайки лучше, даже червивые. Ты посмотри, посмотри!
Я не хотел смотреть на многоножку. Пока стояли и не шевелились, я заметил выше по течению разбросанные железки и пошел к ним.
Это были обломки самолета: еще один поплавок, покореженная лопасть винта, элерон.
Солнечный свет наискось, от вершины к подножию, пробивал ущелье, дрожал у ледяных поверхностей, колыхался слабыми зеленоватыми переливами.
В полупрозрачном теле ледника что-то темнело.
Я подошел вплотную к ледовой стене, залез метров на 20 вверх и увидел во льду самолет: бортовой номер «33» на защитного цвета железе и красную звезду в черной окантовке.
И Сипа залез.
— 33 — это две жопы. С таким номером катастрофа неминуема. Что, собственно, и подтверждает наша находка.
Я подобрал обломок стальной стойки, попытался долбить лед. Но стойка проржавела насквозь, сломалась.
— Иван Георгиевич, у меня идея. Давай достанем его и улетим. Но обязательно номер исправим. Мне нравится номер 18. Знаешь, почему?
— 1 — это член.
— Правильно. А 8?
— Не знаю.
— 8 — символ бесконечности, 1 — это член. Получается бесконечный такой член, который мы покажем с высоты.
— Кому покажем?
— Всем. С высоты. Ты согласен?
— Да.
По пути к гроту Сипа болтал ни о чем и смеялся.
— На шмоне контролерша эта, ты помнишь ее, дура. Мы разделись, а у меня встал. Она говорит: «Ты кому свой член показываешь?» Я говорю: «Всем, кто на него смотрит». А у нее железная линейка. И она этой линейкой — хуяк, с оттяжечкой. Я говорю: «Чем я виноват, у меня физиология!» А она: «Перед шмоном дрочить надо». А я: «У меня от онанизма грусть. Ты лучше таблеток дай от секса, дура!» А она меня линейкой не плашмя, а ребром. А я: «Зубами надежнее, дура. Кусай!»
Шмонщица с Сипой не разговаривала, и он ничего ей не говорил, а если бы сказал, то она ему и в самом деле член бы оторвала. Но пусть болтает, мне что.
Почти у самого грота Сипа нашел расколотый олений череп с рогами, мокрый еще, море недавно принесло.
— Иван Георгиевич, давай сделаем страшный шлем. Я надену на голову и врагов буду пугать. Спроси, каких?
— Не спрошу.
Сипа болтал, я думал о самолете. На воздухе железо проржавело, а во льду выглядело как новое. Надо проверить, отбить лед, поцарапать чем-нибудь борт. И мотор хорошо бы проверить. И бензобак.
— Ты меня не слушаешь, Иван Георгиевич. Ты летчик, ты о самолете мечтаешь. Если б я нашел машину «скорой помощи», я бы о ней мечтал, потому что я санитар. А ты — летчик, хуль тебе про «скорую помощь» думать.
Никакой я не летчик. Полетная практика начиналась в 4-м семестре, а я до 4-го недоучился. И было это 25 лет назад.
Мы еще около часа собирали топляк, потом пошли в грот. После леммингового погрома я почти месяц ел консервы, пока не научился бить птиц. У меня осталось 2 банки фасоли, я их припрятал на крайний случай. Сегодня не добыли ничего, придется их съесть.
