его. Он вряд ли мог сказать ей это сейчас. Обнаружить свою беспомощность означало бы, что он признает себя побежденным и взывает ее к жалости, а жалость в любви всегда отвратительна. Он ужаснулся, осознав, сколько всего здесь было связано с любовью. Казалось, они уже начали доверять друг другу в том, что касалось их брака, а теперь все разрушилось от одного удара, теперь, когда он, наверное, впервые почувствовал, как сильно он от этого зависит.
— Когда тебя? Что с тобой сделали? — допытывалась она.
— Ничего. Я тебе потом расскажу.
Ее рука прижалась к его ладони.
— Ты мой дорогой, — сказала она с внезапной нежностью, и это его обрадовало, — я знала, что ты такой. Ты всегда был великолепен, Алберт, и сейчас тоже. Разве это не счастье, что ты никогда… Я имею в виду, что ты хоть что-то понимаешь и… э… э… не совсем холоден, но…
— Вроде замороженной рыбы, — с горечью уточнил он, позволив ей повести его, одинокого и жалкого, вниз по лестнице к той мрачной «другой реальности», которая по-прежнему скрывалась, как страшный груз, за темным занавесом его сознания.
4
Гостиная в особняке Института Бридж была типичной как для ее владельца, так и для его организации. Можно сказать, что она точно отражала стиль определенного периода, усовершенствованный современным строгим вкусом и современными деньгами. Колонны с каннелюрами и веджвудовскими плитками блистали чистотой, мебель казалась подобранной очень тщательно, но с поразительным равнодушием к цене: так, старое кресло из дешевого дерева соседствовало с личным спинетом Моцарта, очевидно приобретенным за огромные деньги.
Кэмпион покорно следовал за Амандой и с каждым шагом все глубже погружался в знакомую атмосферу ночного кошмара. Академический дух с его извечной суховатой формальностью нахлынул на него, как мутная волна.
Пять человек стояли, потягивая шерри из прекрасных старинных зеленых бокалов, и неярко горевшие свечи в серебряных подсвечниках озаряли их подчеркнуто скромные костюмы и гордые, умные, консервативные лица.
Ли Обри сразу же подошел к ним, извинившись перед женщиной средних лет, с которой только что разговаривал. Он на ходу улыбался Аманде и, повернувшись, окинул ее спутника характерным взглядом, словно успел украдкой заглянуть ему в душу и обнаружил там немало для себя приятного.
Прежде, когда все обстояло нормально, Кэмпион уловил бы этот нюанс и, возможно, даже обрадовался, но сегодня вечером ему было не по себе, и он ощутил, как в нем заклокотала ярость.
Ли вел себя обезоруживающе.
— Отлично, — сказал он. — Сейчас должен прийти Энскомб. Не думаю, чтобы вы когда-либо встречались.
Он представил гостей с несколько преувеличенной почтительностью, и четверо человек — мужчина и три женщины — задумчиво уставились на Кэмпиона. Когда Кэмпион поклонился мужчине, ему показалось, будто тот задержал на нем взгляд своих круглых карих глаз под седыми бровями чуть дольше, чем остальные. Он решил, что этот человек с широкой, клинообразной грудью и тощими ногами ему смутно знаком, но женщины не вызвали у него никаких ассоциаций. Одна из них была немолода, черноглаза, с небрежно подстриженными седыми волосами, но она ничего не сказала в ответ и ее интересовала только Аманда.
Ли отвел его в другой конец комнаты, якобы для того, чтобы раздобыть немного шерри.
— Я опасаюсь, что эта публика может удручающе подействовать, — неуверенно пробормотал он. — Но тут ничем не поможешь. Такова муниципальная интеллигенция, мой дорогой. Институт способен решать задачи национального значения, однако он все еще так называемая филантропическая затея Мастеров Бридж. В этих унаследованных должностях есть что-то пугающее.
— Я удивляюсь, почему государство не возьмет его на себя, — заметил Кэмпион и тут же понял, что допустил глупейшую ошибку.
Обри посмотрел на него с недоверчивым изумлением.
— Естественно, оно бы хотело, но Институт принадлежит городу, и в него вложены немалые средства.
— Да, конечно, я забыл, — несмотря на все усилия, последнее слово прозвучало у него чересчур выразительно, и хозяин дома опять озабоченно поглядел на него.
— Мой милый, вы переутомились, — сказал он. — Ради Бога, выпейте. Может быть, предложить вам что-нибудь еще? Не желал бы вам так страшно надоедать, но что мне еще для вас сделать?
В сознании Кэмпиона промелькнуло: «Да, разузнайте, старина, как это я убил полицейского, а пока будете расследовать, выясните заодно, не разбил ли я себе череп», и ему захотелось пронаблюдать, что случится, однако он решил, что это безответственно. Он чувствовал себя полупьяным, но все же достаточно трезвым, чтобы понять — мудрости в его словах не будет.
— Очень мило с вашей стороны, — начал он, — но со мной все в порядке. Я немного устал, но не более того. — Он произнес это опять-таки громче обычного, и хозяин дома невольно отшатнулся, когда слова раздались в молчаливой и холодно-ясной атмосфере.
— Я понимаю, — мягко проговорил Ли, — мне все понятно. Простите меня. О, да, подождите минуту, здесь ваши письма. Я захватил их с собой.
Он достал несколько конвертов из кармана своего просторного смокинга и протянул их Кэмпиону со странно неловкой застенчивостью. Кэмпион взглянул на письма и почувствовал медленно нарастающее удовлетворение. Все они, кроме одного, были переадресованы ему с 17-й Боттл стрит, Пикадилли, и его имя на нескольких конвертах заставило его поверить, что он это он, хотя он прекрасно понимал бессмысленность подобного рода доказательств.
Он взял единственное не переадресованное, а направленное прямо в Институт Бридж письмо и посмотрел на небрежно отпечатанную страницу. Ни один чиновник, имеющий в своем распоряжении секретаря, не отважился бы на такое послание. Обратный адрес был указан просто и без затей.
«Мой офис. Скотланд-Ярд. Вторник».
За этим следовало:
«Дорогой А. К. Сегодня днем состоялся интересный разговор с Пью, которого привез Т. Забавно, что ваша козырная карта — человек по фамилии Энскомб. Он секретарь у Мастеров. Думаю, что староват и имеет сестру. Ради Бога, займитесь этим делом. Следите за календарем. У меня сводит живот от цифры 15, стоит мне ее увидеть или услышать о ней. По этому поводу больше ничего нет. Снова встретился с министром. Я его еле узнал. Приятно общаться с человеком, не скрывающим обычной слабости и гуманности, но на меня он нагнал страха. Теперь я вынужден полагаться только на вас. Все другие пути оказались негодными, а времени осталось так мало. Если вам ничего не удастся, то я, со своей стороны, буду ждать до тех пор, пока поднимется аэростат и поплывет к морю. Это неверный способ, но я не могу переломить себя и написать, что я действительно чувствую. Если это случится, то всему конец, вот что я имею в виду. Как вы знаете, я религиозен, но сейчас молюсь, и, если какой-нибудь проклятый бобби хочет поглядеть, как я это делаю, то пусть приходит сюда и смотрит на своего шефа на коленях. Черт бы вас подрал.
Желаю успеха.
С.».
Алберт Кэмпион перечитал письмо дважды. Сами по себе слова были достаточно убедительны, но существовало и что-то еще. Это письмо поражало, казалось необычным. Наконец до него дошло, в чем
