Лошадь уже пробежала.
«Не могу я больше! Не могу!» — думает он, а слёзы градом катятся из глаз: ещё бы, так треснуться! Вот какая шишка на лбу напухает.
— Без соплей! — кричит тренер. — Не разводите в манеже сырость, а то у коней мокрец заведётся! Кстати, что такое мокрец? Пономарёв!
— Болезнь, — всхлипывая, отвечает Панама, — от сырости она…
— Точнее! Бычун!
— Поражение венечного и путового сустава, возникает при…
«Чего ради я мучаюсь? — думает Панама. — Всё равно я никогда не научусь прыгать, как Бычун. Да и зачем это? И без этого можно прожить. Вон папа вообще ничего не умеет, а какой сильный! Выбрал я спорт какой-то несовременный! Умные ребята в фотокружок ходят, в радиокружок, а я как дурак — лошадей выбрал! Брошу, не могу я больше!»
Ему от этой мысли даже радостно стало.
«Ну и что, — думал он, — а кто сейчас умеет верхом ездить? И ничего…»
Он шёл по улице домой, пытался сумкой размахивать, а руки-то болят, намотались за тренировку. Быстро идти тоже не может ногам больно.
«Прошу, брошу! — твердит он. — Столько мальчишек уже бросили. И тренер попался какой-то… Вон в соседней группе ездят себе потихонечку, уже барьеры прыгать начали, а мы всё „лечь-встать, отстегнуть стремена“! А ну-ка, поезди всю тренировку без стремян! Это он специально, да ещё шамбарьером бьёт. Старый, а злой какой! Брошу! Завтра же брошу! Не могу я больше!»
Глава четырнадцатая
ЖЕНСКИЕ СЛЁЗЫ
Панама вошёл в свою подворотню. У них во дворе был маленький садик и песочница, в которой по утрам копошились малыши, а вечером собирались взрослые мальчишки, громыхали на гитаре, пока их дворничиха не прогоняла. Сейчас темно и холодно, и в садике никого нет. Нет, есть! Посмотрите, кто-то идёт навстречу Панаме. Да это же Маша Уголькова!
— Здравствуй, Игорь!
— Привет. Ты чего?
— Яничего. Игорь, ты не бойся. Вот держи… — И она суёт в руки Панаме узелок, из которого сыплются какие-то монеты, звякнув, катится по дорожке блестящее колечко.
— Машка, ты что, сдурела? Зачем мне это?
— Бери, бери! Теперь они не будут тебя обижать!
— Кто? — совсем сбивается с толку Панама.
— Бандиты! — шепчет Маша.
— Какие бандиты?
Панама только обалдело смотрит на неё.
— Игорь, я сегодня смотрела на тебя на физкультуре, когда мы в ручеёк играли, ты же весь в синяках. У тебя прямо рубцы на теле. Я читала, одного мальчика так басмачи пытали — били его проводами. Игорь, ты им, наверное, задолжал? Скажи, да? Угадала ведь? Вот мои деньги и колечко, — приговаривает Маша, ползая по песку и собирая рассыпавшееся богатство. — А ещё можно у бабушки попросить — она даст, и ты расплатись с ними. Игорёк, ты ничего не бойся! Они тебя вовлекли и запутали. Тебя дома нет, из школы ты прямо бегом бежишь… Я давно хотела с тобой поговорить, да за тобой разве угонишься! А сегодня как посмотрела на тебя… Нет, думаю, хоть до утра сидеть буду, а дождусь, не могу я, когда человек на глазах пропадает.
— Ты что, — сказал Панама, — чернил выпила? Вот девчонки, начитаются всякой дряни, телевизора насмотрятся и выдумывают! — Его прямо душило возмущение. И тут он услышал странный звук.
— И-и-и… — тоненько так, жалобно. А это Маша плачет.
— Да не реви ты!
Но Маша только руками замахала. Встала и пошла, только плечи дёргаются да помпон на шапочке дрожит.
— Стой, Маш, да не реви ты! Ну подожди. Ну, Маша!
— И… и… — и всхлипывает.
— Ну, послушай, только я тебя очень прошу, никому пока не говори!
Всхлипывания стали потише.
— Я занимаюсь в школе верховой езды. — Панама сам удивился, как это торжественно прозвучало.
— Не хочешь правду сказать, — сквозь слёзы проговорила Маша.
— Нет, честное-пречестное! Бориса Степаныча спроси, он тоже там занимается. Он меня и устроил.
— И ты учишься кататься верхом? — выдохнула Маша.
— Не кататься, а ездить, — солидно поправил Панама. — Катаются верхом на палочке.
— Игорь! Какой ты смелый! Я бы никогда не смогла к лошади близко подойти! Я даже мышей боюсь.
— Чего там, — ответил Панама, но потом ему стало неловко. — Вообще-то я тоже мышей боюсь.
— Всё равно, всё равно ты очень смелый! Игорёк, а можно мне когда-нибудь посмотреть, как ты катаешься там?
— Езжу, — поправил Панама. — А чего ж нельзя! Можно. Вот будут соревнования, и приходи, я тебе билет достану, с ребятами познакомлю.
— А на тренировку нельзя?
Панама представил, как Маша, в своём чистеньком платьице, смотрит, как они, потные, грязные, злые, крутятся в пыли манежа, как хлопает бич и слышатся такие слова, которые лучше вообще никогда не слышать.
— На тренировку неинтересно, — сказал он. — Вот скоро конкур будет — приходи. Борис Степанович выступать будет.
— А что это — конкур?
— Конкур — это препятствия ставят и нужно их перепрыгнуть в определённом порядке. Высота метр тридцать.
— А если перепутаешь? — испуганно спросила Маша.
— Снимут с соревнований. Вон на Олимпийских играх всадник перепутал, и золото тю-тю! Но паркур обычно один и тот же.
— А что такое паркур?
— А это препятствия и есть…
Домой Панама пришёл поздно.
— Почему так поздно? — сказала мама. Ты ведь знаешь, и так за тебя волнуюсь, на этот твой манеж провожаю тебя, как на фронт.
— Да я около дома погулял немного, — уминая ужин, ответил Панама.
Когда он залез под одеяло, спать почему-то совсем не хотелось. «А всё-таки Маша — хороший человек, — думал он. — Я даже не боюсь, что она кому-нибудь разболтает. А было бы лучше, если бы это была не Маша, а Юля»
— Папа!
— Ну, — откликнулся сонным голосом отец.
— Я, оказывается, не выношу женских слёз…
— Это у тебя наследственное… Спи, — ответил отец.
