— Юленька, так надо! Я потом всё объясню! Потом! — И Маша бежит домой, и толстый портфель с галошным мешком бьёт её по ногам.
Глава одиннадцатая
УЧЕБНОЙ РЫСЬЮ МАРШ!
Панама лежит в постели. Ему кажется, что у него даже веки болят от усталости. Словно сквозь слой ваты, слышит он, как мама выговаривает папе:
— Ты только посмотри на него, ведь он же совершенно искалечен. Ребёнок еле дошёл домой. Ну, кормить лошадок — это ещё куда ни шло, тем более, это даже помогает занятиям в школе. Но ты бы видел, какой он сегодня пришёл! Он же сесть не мог. Мало того, что у нас в квартире теперь царит этот ужасный запах, ещё и ребёнок уродуется! Что ты молчишь?
— Я не молчу, — говорит отец. — Я даю тебе высказаться.
— Не остри, пожалуйста! Мне совершенно не до смеха. Ты видел, что у него на руке? Рубец в палец толщиной! Я спрашиваю, откуда это, а он говорит: «Шамбарьером досталось, чтобы за седло не хватался». Это, видишь ли, бич такой, на гибкой рукоятке. Вот! Так что там у них — спортивная школа или казарма аракчеевская?! Ты посмотри, у него все ноги в синяках. Это, говорит, об седло. Ну скажи что-нибудь! Ты же отец!
— Слушай, старик! — Отец наклоняется над Панамой. — А может, мама права? Брось ты всё это! Придумал тоже лошади… Я понимаю, радиодело там, или авиамодельный кружок, или, наконец, мотоцикл! А то лошади, ведь это не современно! Ну, где сейчас на лошадях ездят? Одни только чудаки.
Панама открывает глаза и медленно говорит:
— Папа, если ты будешь так говорить, я перестану тебя уважать.
Отец отшатывается и вдруг начинает бегать по комнате, хватаясь за голову.
— Чёрт знает что! — кричит он. — Это чёрт знает что! Выдумал каких-то коней. Ты же шею свернёшь! Ну пойми же: вот ты лежишь сейчас, словно тебя сквозь строй пропустили, как при Николашке Палкине, а чего ради? Что ты получаешь за свои страдания? Ходишь еле-еле, пахнешь, как цветок душистый прерий! А чего ради?
— Корень ученья горек, но плод его сладок! — говорит Панама любимое присловие Дениса Платоновича.
— Да какое «сладок»! На тебя смотреть страшно!
— Ребята! — говорит Панама родителям. — Я сегодня полкруга галопом проскакал, только потом за седло схватился.
— И получил бичом!
— Это за то, что испугался. Если бы не испугался, не получил бы. Ребята, галоп — это такое! Это такое счастье!
— Это ненормальный! — говорит отец. — Он ненормальный. Ты же завтра в школу идти не сможешь!
— Не-е-е… наверное, смогу, — неуверенно говорит Панама. — Отлежусь и пойду…
— Ну что ты с ним разговариваешь! Запрети, и всё! — говорит мама. — В конце концов ты — отец.
— И я стараюсь быть хорошим отцом! — с металлом в голосе возражает папа. — Я не хочу, чтобы мой единственный сын всю жизнь попрекал меня тем, что я ему запретил ездить верхом. Если хочешь, в детстве я тоже несколько раз ездил верхом, в эвакуации. И в этом нет ничего ужасного.
— А седло какое было? — спрашивает Панама.
— Без седла! Ватник какой-то стелили.
— А! — говорит Панама. — Колхоз! Это не езда…
— Посмотрим, как ты ездишь. — Обида звучит в папином голосе.
— Я через полгода на третий разряд сдам, если вытерплю, конечно.
— О чём ты с ним говоришь, о чём мы говорите! — возмущается мама. — Ты запрещаешь ему или пет?
— Ребята, я так устал! Вы ругайтесь на кухне, а?
— Он прав! — Это папа говорит. — Пойдём на кухню. А ты знаешь, — говорит он, выходя, — мне кажется, эти занятия вырабатывают в мальчишке чертовскую силу воли. Я наблюдаю, как он встаёт по утрам, чистый спартанец. Раньше такого не было…
Панама не слышит, что возражает мама. В полусне перед ним плывёт, качается самый первый день тренировок.
…В раздевалке Денис Платонович проводил перекличку:
— Васильчук? Нету. Отлично. Вычёркиваем. Бройтман? Нету. Отлично. Баба с возу — кобыле легче. Ковалевский?.. Распределяем лошадей: Олексин — Формат. Ватрушкин — Ромбик. Пономарёв, так как вы у нас первый раз, дадим вам римского императора — Нерона, гонителя христиан и юношей, стремящихся стать всадниками. Маленькое замечание: седлать осторожно, — он хоть и мерин, а строгий, бьёт передними и задними, а будешь валандаться с трензелем, может пальцы прихватить. Вкладывать трензель, говоря по- крестьянски, удила, аккуратно, пальцы совать только в беззубый край. Спицын, повтори порядок седловки!
— Подхожу с левой стороны. Если лошадь стоит неудобно, говорю: «Прими!», надеваю недоуздок. Зачищаю коня…
— Стоп! Бычун, перечисли части оголовья.
— Ремни, — начинает бойко сыпать маленький вёрткий мальчишка, — два нащёчных, налобный, сугловный, подбородный, поводья. Трензельное железо, кольца…
— Как оголовье носят в руке?
«Как много они знают», — думает Панама. Ему объяснял раньше Борис Степанович, но сейчас всё вылетело из головы. Ещё хорошо, старик ничего не спрашивает, а то бы опозорился.
И вот он тащит, как положено, в левой руке оголовье, седло. Совсем не такое седло, как у жокеев, а огромное, строевое, подпруги волочатся по полу. Панама спотыкается о них и чуть не падает. Хочет подпруги поднять, тяжёлое стремя больно стукает его по ноге. Наконец находит донник с табличкой: «Нерон, мерин, рысак орл. 1952 г. р.».
Панама осторожно входит. Мерин стоит в углу и злобно смотрит на него.
— Тихо, тихо, это я, я, — опасливо говорит Панама и пытается зайти слева.
Нерон резко поворачивается и становится к Панаме крупом. «Ой, счас накинет копытами!» Душа Панамы проваливается в пятки.
— Кто денник открытым оставил? — раздаётся окрик тренера. — Лошадей повыпустить хотите?
Панама торопливо запирается, роняет седло, уздечку и остаётся один на один с мерином, который злобно глядит на него через плечо. Нет, это не добродушный, податливый Конус, с которым было легко и весело, а злобный, жестокий зверь, готовый на всё. Панама прижимается в угол.
— Эй! Новенький! Как тебя, Пономарёв, что ли? Открой!
Панама оглядывается. За дверью стоит тот чернявый мальчишка Бычун.
— Что, прижал он тебя? Я тебе, пакость! — замахивается он на мерина, и тот сразу прижимает уши. — А ну, прими! Прррими! Вот смотри, как взнуздывают. Понял? Бери голову рукой в обхват! Держи вот так локоть, а то тяпнет. Ну-у! Что, напоролся на локоть, гангстер. А теперь смотри, как седло кладут… Ой, тренер идёт! Я побежал, а то раскричится. Ты его не бойся, мерина-то. Он сам боится, вот и лягает.
— Ну что? — входит в денник Денис Платонович. — Так, оголовье надел — полдела сделано. Теперь седло. Ну-ко, клади. Так. Подтяни подпруги. Не от пуза, не от пуза… Не по-бабски. Вот. Выводи.
«Никогда я не научусь коня седлать», — думает Панама, шагая в манеж.
— Равняйсь! Смирно! Садись!
А Панама маленький, стремя где-то на уровне глаз. Тянет он ногу, тянет, чуть на спину не опрокидывается.
