дослушать их до конца.
Головные боли почти прекратились, рана затягивалась. В середине августа меня перевезли в Ессентуки. В пути мне 'стукнуло' двадцать. Впервые день рождения, несмотря на то что дата была круглой, проходит тихо и незаметно. Мысленно побывал дома. И невольно задумался: вспомнили мама и сестренка, что сегодня я благополучно завершил второе десятилетие жизни?
В Ессентуках нас поместили в здании санатория. После боль ницы, хотя и приличной, казалось, что попали в великолепный дворец. Да и порядки здесь были поистине санаторные: выздоравливающие в длинных байковых халатах, многие на костылях, целый день бродили по парку. Главный хирург госпиталя, как мне сказали, считает, что у непоседливой молодежи раны закрываются быстрее, а кости срастаются в невиданно короткий срок. Поэтому врачи и медсестры на прогулки раненых смотрят снисходительно. Лишь после ужина двери и окна первых двух этажей запираются наглухо. Таким образом пресекаются попытки некоторых ретивых молодых людей сбегать на свидание к знакомым девушкам или даже на танцы в городской парк.
В один из вечеров, когда закончился ужин и были розданы лекарства, а в коридорах остались бодрствовать лишь дежурные сестры, в нашей палате шло бурное обсуждение плана, как попасть на вечеринку к работницам одной из местных фабрик. Все легальные пути были отрезаны. Красивый, светловолосый и голубоглазый лейтенант Леня Гаврилов предложил выбраться через окно. Двенадцати простыней, по его расчетам, с избытком хватит, чтобы спуститься с третьего этажа. В вылазке участвуют четверо юных лейтенантов из нашей палаты, у троих раны почти затянулись и уже не особенно беспокоят, лишь у Гаврилова правая нога в гипсе. Меня не берут из-за ранения в голову. Леня Гаврилов после некоторого раздумья решительно заявил:
— Нельзя тебе. Вниз ты спустишься, а подняться на третий этаж не сможешь: черепок не выдержит.
Мое предложение отпроситься у дежурной отклоняется как совершенно нереальное. Когда же я высказал опасение, что они тоже не смогут влезть обратно через окно, неукротимый Гаврилов, засучив рукав халата, показал вздувшийся бицепс:
— На таких мускулах я без риска спущусь с любого этажа и поднимусь назад. Напрасно, что ли, нас тренировали в училище?
Гаврилова решительно поддержали другие лейтенанты, заявив, что все они были отличниками физической подготовки и имеют разряды по гимнастике.
Вопросительно поглядываем на старшего лейтенанта Шелехова, отрастившего для солидности светлые усики. Он старше нас всего лет на семь, но нам, двадцатилетним холостякам, он кажется стариком, степенным семьянином.
Гаврилов, стараясь заручиться поддержкой Шелехова, говорит:
— Поймите, мы не хотим терять, может быть, единственный шанс побыть со своими невестами в домашней обстановке.
— Если все вы возлагаете на свидание столь серьезные надежды, я готов вместе с вами отвечать перед комиссаром.
— Вот, — воскликнул обрадованный неожиданной поддержкой Гаврилов, пожилой человек, а понимает! В общем, ребята, давайте сюда простыни.
Через несколько минут Шелехов уже проверял, надежно ли завязаны узлы, а Гаврилов тем временем придвинул свою койку к раскрытому окну и закрепил на ней один конец самодельного 'каната'.
Вечера на юге темные, а плотно зашторенные окна не пропускают ни единого лучика света, но туго скрученный жгут из белых простыней должен быть хорошо виден. Погасив свет и подняв маскировочную штору, Гаврилов бросил в чернильную темноту связанные простыни, потом с трудом вскарабкался на подоконник, ухватился за 'канат' обеими руками и, перекинув костыли через плечо, лукаво подмигнул нам.
— Лиха беда начало, — шепнул он и скрылся за окном.
За ним друг за другом благополучно спустились остальные лейтенанты. Мы с Шелеховым подняли 'канат' и стали терпеливо ожидать возвращения 'женихов'.
— Я заметил, — сказал, улыбаясь, Шелехов, — что, после того как наши лейтенанты нашли себе подруг, они очень изменились: стали веселыми, бодрыми. По-моему, они по-настоящему влюблены. Кто знает, вдруг это у них на всю жизнь?.. А на фронте легче, когда тебя кто-то ждет. — Старший лейтенант достал из тумбочки конверт и, вытащив из него фотографию, протянул мне: — Взгляни, лейтенант, на частицу сердца моего…
С фотографии глядела на меня улыбающаяся миловидная женщина с мальчиком трех-четырех лет на коленях. Шелехов с глубокой нежностью продолжал:
— Это моя жена и сынишка. Долго ничего не знал об их судьбе. Накануне войны мы жили в Проскурове. Я с первых дней на фронте… Из госпиталя вот написал матери в Ульяновск и неожиданно получил письмо от жены и фотографию. Она с сынишкой благополучно добралась до моих родителей. Помолчав, он закончил: — Великое это дело, лейтенант, пустить на земле корни. Ты и Родину после этого любишь конкретнее. Когда говорят о Родине, я почему-то прежде всего вижу моих близких, особенно сынишку. Смотрю на него, и на душе легче становится: если погибну, в нем продолжится жизнь. Будет жить род Шелеховых!
Раздумывая каждый о своем, мы незаметно задремали. Разбудил меня довольно увесистый камень, упавший мне, к счастью, на грудь. Склонившись над подоконником и услышав внизу тихий свист, быстро опустили простыни. Шелехов уселся на конец койки, за которую они привязаны, а я приготовился принимать возвращающихся товарищей.
Вот из темноты появился ухмыляющийся Гаврилов. Ухватившись за подоконник, он шутливо пробормотал:
— Принимай, куме, гостей из всех волостей.
Очутившись в комнате, он снял с шеи костыли и дернул за простынный жгут. Вскоре, кряхтя, вскарабкался взмокший от чрезмерных усилий Савинов. Простыни снова натянулись, но никто почему-то не появлялся. Гаврилов сердито крикнул вниз:
— Ну что, спать там устроились?
— Не могу, сил нет подняться, — послышался виноватый голос Тиунова.
— Спускайся назад, пусть Нилов попробует, а ты отдохни, — распорядился Гаврилов. — Тоже мне, жених…
Нилов преодолел значительно большее расстояние, чем его предшественник, но добраться до окна не сумел, выдохся.
— Эх, слабаки, слабаки! — сокрушался Гаврилов, не зная, что предпринять. — Вот что значит иметь троечку по физподготовке. Спускайся вниз, пусть снова попробует Тиунов.
Новая попытка Тиунова, а за ним и Нилова, окончилась неудачей.
— Идите, несчастные, к входной двери! — крикнул Гаврилов и заковылял из палаты.
Мы молча последовали за ним. Спустились на первый этаж, разбудили дежурную медсестру и попросили открыть входную дверь.
— Зачем? — удивилась сестра.
— Два наших товарища выпали из окна, — неожиданно ляпнул Гаврилов.
— Как это выпали?! — Сестра испуганно посмотрела на нас. — Разбились?!
— Успокойтесь, — вмешался Шелехов, — с нашими товарищами все в порядке. Они случайно оказались на улице после отбоя и не могут попасть в палату. Сжальтесь над беднягами.
Растерянная, ничего не понимающая дежурная хватает ключи и спешит к входным дверям. Распахнув их, она видит двух целых и невредимых лейтенантов. Возмущенно всплеснув руками, женщина закричала:
— Да что же это деется! Все порядочные люди спят, а вы где-то шляетесь! Ну погодите: завтра все товарищу комиссару доложу. Как фамилии?
— Уважаемая сестрица, — ласково говорит Леня Гаврилов, прыгая на костылях позади разъяренной дежурной, — к чему вам их фамилии? Ну задержались ребята на свежем воздухе. Так свежий воздух им не
