стороне так незаметно, что ни один фашист ни в жисть не догадается… Не верите? — спросил он. — Вот честное пионерское!
— Верю, верю, дружок! Только мал ты еще, чтобы под пули тебя подставлять.
— Мне уже скоро пятнадцать, — гордо сообщил он, явно прибавив себе года два-три, не меньше. — Я с отцом в море ходил.
— А где отец?
— В партизанах. У нас все мужики воюют: кто — в Красной Армий, кто — в партизаны подался, вот только мы, — он ткнул себя в грудь, — остались без дела: не доверяют…
— Как тебя звать, мужичок? — спросил я, сдерживая улыбку.
— Остап… Остап Миколаич Моторный.
— Ладно, Остап Миколаич, — решил я, — показывай дорогу. Только, чур, уговор: как начнут стрелять, сразу прячься.
— Есть, сразу прятаться! — Мальчуган вскинул руку в пионерском салюте, и впервые его бескровные губы раскрылись в улыбке.
Выйти в тыл фашистам я поручил отделению Малышко, усилив его штурмовой группой из взвода Емельянова. Условились: как только группе Малышко удастся выйти к дели, он выпустит красную ракету. По этому сигналу мы откроем огонь из всех имеющихся средств и отвлечем внимание гитлеровцев на себя.
— Я с ними, Александр Терентьевич! — крикнул Митрофан Васильевич, догоняя группу.
— Прошу вас остаться, Митрофан Васильевич, вы здесь нужны! — Видя, что он колеблется, добавил: — Там хватит одного комсорга.
С видимой неохотой Митрофан Васильевич поворачивает назад.
Тем временем Малышко, молниеносно перекинув своих бойцов и мальчугана через двухметровую каменную стену, с удивительной для его грузной фигуры легкостью преодолевает ее сам.
Вместе с Емельяновым выбираю наиболее удобные места для пулеметов и расставляю бойцов так, чтобы все огневые точки на противоположной стороне улицы оказались под обстрелом. Взяв на прицел места, откуда фашисты могли вести огонь, бойцы начали потихоньку пристреливаться. И что тут началось! Немцы стреляли из окон, из щелей, которые мы не заметили. В комнате, где находились мы с Емельяновым, повисла завеса пыли от измельченной штукатурки. Нам не удавалось даже на секунду выглянуть в оконный проем.
Вернулись связные, которых я посылал во второй взвод к Терешину и в первый — к Украинцеву. Они принесли неутешительную весть: дот на перекрестке мешает, как кость, застрявшая в горле. Все попытки подобраться к нему пресекаются огнем из ближайших зданий. Теперь надежда на группу Малышко.
Минуты ожидания казались нам долгими.
Наконец в комнату ворвался запыхавшийся наблюдатель и, не разглядев меня в полумраке, возбужденно закричал:
— Красная ракета!
Бросаюсь к станковому пулемету и, оттолкнув пулеметчика, даю длинную очередь-сигнал по окну напротив. Красноармейцы открыли такую ураганную, а главное, целенаправленную стрельбу, что фашистский огонь резко ослаб. Скоро в противостоящем доме послышались глухие разрывы гранат. Внезапно с верхнего этажа посыпался вниз хлам, загораживавший окно, за ним с отчаянным воплем вылетел фашист, и в проеме окна показалось страшное, окровавленное лицо Малышко. Он воинственно помахал кулачищем и скрылся.
Еще некоторое время на противоположной стороне слышалась перестрелка, изредка рвались гранаты, потом все стихло.
Теперь нужно уничтожить дот. Фашисты по-прежнему поливают оттуда улицы свинцовым дождем. Были бы у нас дымовые шашки, можно бы попытаться под прикрытием дымовой завесы по-пластунски преодолеть улицу. Я высказал эту мысль Емельянову. Он куда-то скрылся, потом позвал меня во двор. Я вышел и сразу закашлялся от черного дымного смрада.
— Что случилось? Что горит? — забеспокоился я.
— Фрицевские покрышки, — удовлетворенно пояснил Иван Васильевич.
Протерев слезящиеся глаза, я насчитал четыре костра, на которых вовсю чадила резина. Все ясно: Иван Васильевич решил применить их вместо дымовых шашек.
Емельянов махнул бойцам. Те, обмотав руки мокрым тряпьем, покатили горящие покрышки к воротам, с силой вытолкнули их на улицу. Порывы ветра не давали дыму подняться вверх, и он, растекаясь над мостовой, быстро достиг перекрестка.
Фашистские пулеметчики продолжали стрелять наугад.
Я первым пополз по мостовой, почти касаясь ее щекой. Кто-то обогнал меня справа, кто-то испуганно ойкнул позади, но вскоре весь взвод Емельянова уже находился на противоположной стороне. Лишь одного бойца слегка царапнуло пулей.
Навстречу мне вразвалку шел Малышко с юным проводником.
— Товарищ комроты! Задание выполнено…
Что он докладывал дальше, я не уловил. Мое внимание было сосредоточено на его забрызганных кровью шапке, лице и шинели.
— Что с вами, товарищ Малышко? Вы ранены?
— Нет. А что?
— Да вы весь в крови!
Удивленный богатырь провел руками по лицу, взглянул на свои ладони и пошатнулся. Еле успел подхватить его, помог доковылять до стены дома и опуститься на землю. Он виновато улыбнулся:
— С детства не выношу вида крови, меня от нее мутит.
— Петин! Петин! Позвать Петина! — нетерпеливо кричу я, не зная еще, насколько серьезно ранен Малышко.
Переваливаясь по-утиному, подбежал Петин. Молча показываю на Малышко. Санинструктор вытащил из сумки бутыль с какой-то жидкостью, намочил ватный тампон и, сняв с раненого шапку, протер ему лицо. Пока он осторожно ощупывал голову и богатырскую грудь, лицо Малышко опять покрылось капельками крови, видимо сочившейся из многочисленных царапин. Петин начал густо смазывать их йодом и вдруг — взлетел в воздух! Стремительно вскочив, Малышко высоко поднял за шиворот дрыгающего ногами санинструктора и разъяренно рычал:
— Ты что, издеваешься?! С живого шкуру сдираешь?!
— Что ты, что ты, товарищ сержант! — лепетал испуганный Петин. — Это для дезинфекции, чтобы заражения крови не случилось.
Не удержавшись от смеха, с трудом вырываю Петина из рук Малышко и опускаю на землю, после чего ротный эскулап не замедлил скрыться.
Подошедший Митрофан Васильевич удивленно посмотрел на поспешно убегавшего Петина. Я рассказал об 'инциденте'.
— Ну и герой! — усмехнулся политрук. — А мы его так разрисовали. — Он протянул мне лист бумаги, где довольно умело черным карандашом был набросан рисунок: грозная физиономия сержанта в окне, а в воздухе распластался испуганно вопящий фашист, выброшенный им из окна. И подпись: 'Так сержант Малышко расправляется с фашистами. Бей их, распроклятых!' А наверху: 'Прочитай и передай товарищу'.
— Все правильно, — подтвердил я. — Пусть все посмотрят. Неожиданно во дворе появился лейтенант Соловьев, с которым мы так и не успели отметить его день рождения. Увидев меня, Вениамин крикнул:
— Комбат недоволен твоим топтанием на месте! Седьмая рота обогнала вашу и девятую на целый километр!
Когда я объяснил причину задержки, Соловьев деловито спросил:
— Что намереваешься делать?
— Передай командиру, что взвод Емельянова немедленно будет развивать успех, а я со своим резервом покончу с гарнизоном дота и расчищу путь остальным взводам.
— Ладно, так и доложу комбату! — крикнул начштаба. — Удачи тебе!
Политрук ушел со взводом Емельянова, а я с Малышко и сапером попытался проскочить перекресток,
