под номером сорок два в строгом соответствии с караульным уставом и распоряжением непосредственного начальника: долгие годы службы приучили ее проявлять гибкость и уважать силу – пока не подвернется случай расплатиться. А что случай подвернется, она не сомневалась.
Камера сорок два оказалось тесной, душной, пропахшей человеческим потом. В ней обитали всего две женщины. Среднего роста, довольно крепкая брюнетка цыганистой наружности и маленькая тощенькая бабенка неопределенного возраста. Глаза у обеих мерцали дерзким недружелюбным огнем. Как и полагалось неписаными правилами, Наталья представилась первой, не забыв назвать номер статьи. Цыганистая брюнетка, видимо старшая, усмехнулась:
– Сойдет... Первая ходка?
– Считайте – первая, – ответила Наталья.
– Анжела, – отрекомендовалась цыганистая. – А это соображаешь что? – она повернула к Наташе свое предплечье, на котором рядом с синей розой и пронзенным стрелой сердцем четко было выведено узорными буквами «ГИТЛЕР».
– Где Искать Тебя, Любимый, Единственный, Родной, – вслух расшифровала Наталья.
– С понятием, – от природы яркие, ненапомаженные губы тронула слабая улыбка. – Все же по первой, говоришь?
– По первой, – кивнула Наташа.
– Значит, надо «прописать»! – подала голос дистрофичная «помогальница».
Наталья не сразу ответила. Что собой представляет «прописка», она хорошо представляла – ударов двадцать сухим полотенцем по голой заднице и столько же мокрым.
– Прописывать ты будешь? – Натаха бросила на «помогальницу» жесткий взгляд.
– А че? Раз с понятием – не должна стым на шох гнать!
– Вот ты и не гони, – не повышая голоса и не меняя позы, ответила Наталья. Честно говоря, ей был не очень понятен смысл фразы, сказанной уголовницей, – видно, «феня» росла и развивалась быстрее, чем соответствующие словари. Но, видимо, ответила правильно, так как цыганистая неожиданно расхохоталась.
– Прописка стымом и накрылась, – изрекла Анжела. – Натаха хоть и по первой... Но уже в делах серьезных, я вижу. Да и вообще – нас тут три кентовые души, охота горло друг дружке грызть. Так что, Шурка, отдохни.
«Помогальница» Шурка задвинулась на дальний край шконки. Знакомство состоялось.
Прошло три тягомотных дня. В разговорах выяснилось, что Шурка сидит за кражи и бродяжничество (была тогда и такая статья), а Анжела по 145-й – за грабеж. Дни текли обыденно и тускло. Периодически Анжела рассказывала всякие байки из тюремно-воровской жизни, Шурка – дурацкие похабные анекдоты. Оказывается, Бутырка очень расширяет кругозор, хотя и несколько односторонне. Постепенно из нескончаемого трепа Наталья составила довольно четкое представление о здешних обычаях и традициях. Оказалось, что в легенде многие моменты были упущены – и важные, и не очень, но стало ясно, что засыпаться она со своей легендой могла многократно, просто сокамерницы были невнимательны и довольно дружелюбны, по мелочам не цеплялись.
– Вертухаи – они на обе стороны работают, и туда, и сюда! Могут и водки принести, и чая... Могут на тебя такую маляву в оперчасть тиснуть, что в «штрафе» сгноят. Эта свинорожая, ну, что тебя конвоировала... Сама провоцирует, сука! Со мной тоже вот так же попробовала. И получила – рожу я ей раскровянила, так что визг стоял на два этажа. Ее в санчасть, меня – в «штраф»... Двое суток на дубовом лежаке. Без отопления. Потом является – живая и невредимая, с «коцалами», ну, с наручниками. Пристегнула к лежаку и отходила дубьем. А потом сочувственно так: «Если чего нужно – проси, не стесняйся!» Я потом кровью мочилась... Ну что за вшивость?!
– Вшивость по самое во! – Шура ткнула себя ниже поясницы.
Наталья, усмехнувшись, кивнула.
– Да вшивое место, чего там! Здесь сидит Галлей, очень крупный вор. Коронованный. Так «кумовья» ему каждый вечер водку, икру и коньяк на подносе доставляют. Тут такое...
– И что, не западло вору из ментовских рук есть? – небрежно спросила Наташа.
– Не-а, а чего тут западло? Сразу видно, что по первой ходке, – усмехнулась Анжела. – Вот раньше, говорят, Маршал тут сидел. Так этот – да. Старые традиции держал – с вертухаями ни словом.
Наташа ничего не ответила. Она и в самом деле попала в другой мир, хотя и выучила «феню» как боевой устав, усвоила «традиции» и даже просмотрела учебный фильм о быте и нравах женщин-зэчек.
Прошло еще два дня. Анжелу и Шурку периодически вытягивали на допрос, откуда обе возвращались мрачнее тучи. Наталья не лезла с расспросами, и так было ясно, что дела у девок неважные. Время тянулось медленно, больше всего угнетало полное безделье и бессодержательность этого существования. Наташа впервые попала в такой унылый ритм. С детского сада она ни минуты не сидела без какого-то занятия, всегда важного и неотложного – музыкальная школа, бассейн, курсы языков... Ну а уж учеба в военном институте и учебный центр не оставляли ни одной свободной минуты. Она пыталась делать гимнастику, по многу раз отжималась от пола. Сокамерницы беззлобно подначивали.
– Смотри, прознает опер, на восемь суток в «сырую» закроет – за подготовку к побегу.
Наталья отмалчивалась, но настроение стремительно ухудшалось. Это испытание было похлеще любой пустыни, любой «горячей точки». Целый месяц ей предстояло просидеть в этом заплесневелом, остановившемся во времени пространстве. Главное – не показывать своего настроения сокамерницам. Им после Бутырки светит зона, а она через месяц выйдет на свободу. Правда, выйдет, покрытая тюремной плесенью. Интересно, из каких это соображений Егерь и Навигатор придумали для нее именно такое испытание? Выяснить, сможет ли она пробыть в добровольной коме тридцать дней и сохранить душевное равновесие? Что-то непохоже. Ладно, подождем еще пару дней, решила Наталья. Главное – чтобы мозги не заплесневели и извилины не выпрямились.
Еще через два дня Наталью вызвали на допрос. В следственной комнате ее встретил сам Навигатор, для конспирации одетый в форму сотрудника прокуратуры.
– Ну что скажете, Наталья Олеговна? – Навигатор внимательно вгляделся в глаза. Побледнела, похудела, а так, вроде, ничего. С сокамерницами наверняка поладила, взгляд спокойный, не нервничает.
– Сидим, – коротко ответила Наташа.
– Может, достаточно? – сочувственно осведомился Навигатор.
– Как прикажете, – отозвалась она.
– Хорошо. Тогда слушай новую вводную. Должен предупредить – задание, которое я тебе собираюсь изложить, может обернуться для тебя весьма серьезным испытанием. С нежелательным, даже тяжелым исходом. Поэтому, прежде чем вводить в курс, напоминаю еще раз: ты можешь отказаться. Потом отказаться уже будет нельзя, ты знаешь это правило. Предварительно о задании я могу сказать только, что, в сущности, речь идет не об экзамене, а о серьезной, нужной для дела, опасной акции. И ты должна правильно оценить свои возможности. Вот это, кстати, часть экзамена. Ты даже вправе заявить, что желаешь покинуть эти стены без промедления. В этом случае мы вместе уедем отсюда, и я могу сказать определенно, что это будет встречено с пониманием...
«Желаю покинуть без промедления... Встречено с пониманием...» Это будет означать, что она не выдержала экзамена, она никакая не разведчица, а круглая... жопа с погонами.
– Такого заявления я не сделаю. Если требуется, чтобы я покинула эти стены, отдавайте приказ, – произнесла Наталья, стараясь, чтобы голос звучал ровно и нейтрально, и продолжила, с трудом подбирая слова: – А чтобы примерить себя к новому заданию... Я должна хотя бы уяснить, каким требованиям должен удовлетворять кандидат в исполнители.
– Разумно... Каким требованиям удовлетворяешь лично ты по складу характера и профподготовки, мы знаем. Могу сказать, что, по нашей оценке, это будет на пределе твоих возможностей, но – не за пределами. А вот требование, диктуемое конкретными «местными» условиями, такое: насколько доверяют тебе твои сокамерницы? В смысле, считают тебя крутой профессионалкой, живущей «по понятиям», или... Ну, кустарем-одиночкой, скажем так?
– Скорее профессионалкой... Это все?
– Это главное. Ну что, идем вперед? – Наталья молча кивнула. Навигатор долгую минуту вглядывался ей
