былые театральные новаторства у Театра на Таганке. ВИП-ложа, в которой расположились Уткин и Шубин с супругами, высилась примерно метра на три с половиной от партера. В самой ложе охранников не было. Они, в количестве четырех человек, расположились у входа в ложу и в фойе. Еще двое сидели прямо под ложей, в седьмом ряду партера. Их Сафронов вычислил достаточно быстро. Коротко стриженные, высокие молодые парни в пиджаках, с напряженными неприветливыми лицами. Они явно смотрели не на сцену, а по сторонам. Впрочем, минут через десять действие должно было переместиться в зрительный зал. Это Сафронов запомнил и отметил во время беседы с Никой Эдуардовной, так как именно эта картина репетировалась в момент его появления на репетиции... Между тем Сафронов заметил, что один из зрителей ложи поднялся с намерением покинуть ее. Это означало, что Сафронов немедленно начинает действовать.
В досье, которое предоставил Сафронову Лорд, были отмечены многие особенности жизнедеятельности бывших деловых партнеров Петра Васильевича. В том числе и пикантная болезнь Степана Митрофановича, вследствие которой он должен был посещать туалет несколько чаще здоровых граждан. Вот и сейчас он двинулся именно туда в сопровождении двух охранников. Однако именно в эти самые минуты к двери с буквой «М» приблизился и один из участвующих в массовке эсэсовцев. По крайней мере, так воспринимали Сафронова уткинские телохранители.
– Стоп! – выставил вперед ладонь один из них, и второй закрыл своим широким телом дверь, а своим стриженым затылком при этом почти полностью заслонив и букву «М».
– Хольс дэр тойфель! Варум?[38] – раздраженно, с чисто оккупантской интонацией отреагировал Сафронов.
Весь его вид выражал недоумение. Автомат свой Сафронов предусмотрительно спрятал за толстыми, редко раздвигаемыми шторами фойе, поэтому сейчас выглядел безоружным и, следовательно, безопасным частником массовки. Туда же, за шторы, спрятал он до поры до времени и купленную в театральном буфете подарочную коробку конфет.
– Тебе ясно сказали! Десять минут подождешь! – рявкнул второй, более высокий.
Сафронов лишь развел руками, сделал полшага назад, прислонился к стенке. Дескать, что с вами сделаешь, подожду. Секунд десять он стоял неподвижно, затем достал из кармана парабеллум, стал вертеть его в руках.
– Эй, ты по-русски понимаешь? – окликнул Сафронова тот, что пониже.
– Нем-но-го, – по слогам ответил Сафронов, не убирая пистолета.
– Дай-ка сюда оружие! – скомандовал телохранитель.
Сафронов пожал плечами, затем нехотя протянул охраннику парабеллум. Тот быстрым движением взял его, но, вместо того чтобы временно убрать в карман, стал рассматривать. Элементарное любопытство взяло верх. Тем более что длинный, изъясняющийся на немецком артист массовки не производил опасного впечатления.
– Настоящий?! – с недоумением произнес телохранитель, бросив быстрый взгляд на своего напарника и тут же на Сафронова.
– Какой дали, – пожал плечами Сафронов, не меняя при этом расслабленной позы.
– А ну-ка! – второй охранник сгреб парабеллум своей огромной лапой.
В это самое мгновение Сафронов нанес ему удар по открытой челюсти. И тут же пробил второго в солнечное сплетение. Все это Сафронов проделал столь резко и быстро, что даже успел поймать на лету свой парабеллум, который выпал из рук второго телохранителя.
– Вот так, ребята, – только и произнес Сафронов, оглядев два нокаутированных тела.
Еще в училище ему предлагали оставить десантную службу и уйти в большой спорт. Длинные руки, отменная реакция, поставленный удар – все это позволило бы Сафронову одерживать победы не только на внутриармейских чемпионатах... Да и тренировки с Митей во флягерсовской «комнате отдыха» не дали потерять форму.
Не теряя времени, Сафронов затащил оба тела в туалет, затолкал в одну из пустующих кабин. Быстро обыскал, изъяв рации и оружие. Затем приковал наручниками друг к другу. Помучаются ребятишки, когда в себя придут. Дай бог, минут через восемь, не раньше.
– Тихо, Степан Митрофанович! – произнес Сафронов, встретив Уткина на выходе из туалетной кабинки.
Парабеллум уперся в побелевшую физиономию бывшего партийного босса, столь грамотно перешедшего на новые методы хозяйствования. Вот только с охраной не посчастливилось...
Глава 11
– Бардак! Бардак! Кругом бардак! – пропел девичий хор под аккомпанемент баяна, виолончели, а также электрогитары, и на сцене появился Хлестаков.
Он бормотал несвязный текст, через каждые два слова повторяя «С Пушкиным на дружеской ноге». Бормоча, Хлестаков срывал с себя фрак добропорядочного господина и не слишком умело напяливал на себя коричневый мундир без знаков различия. Застегнув последнюю пуговицу, он сбросил с себя панталоны и облачился в широкие галифе. Как только он стал надевать сапоги, послышался барабанный бой, и в проходе между рядами появились автоматчики, ведущие под конвоем добропорядочных граждан. Кто-то из этих несчастных был облачен во фрак, кто-то, напротив, в современный панковско-молодежный прикид, а кто-то и вовсе в достаточно дорогой современный костюм. Но все они шли, опустив голову, с обреченным понурым видом. Шли на заклание провозгласившему Большую Ревизию Хлестакову. Автоматчики держали оружие в боевом положении и готовы были открыть огонь по любому, кто решится бежать.
– Слушай, – вдруг сказала юная жена Шубина супруге Степана Митрофановича. – Посмотри-ка, вон тот, который с краю бредет, рядом с высоким фашистом! Так похож на твоего Степу!
– Что ты болтаешь, моя драгоценная? – отозвался вместо уткинской жены Виталий Павлович.
Между тем автоматчики и их пленники взошли на сцену и скрылись за кулисами. Девичий хор вновь пропел свой «бардак», а Хлестаков начал молча прохаживаться от одного края сцены к другому. Оркестр заиграл очередную атонально-какофоническую прелюдию. Шубин слегка привстал со своего места, переглянулся с находившимися в партере охранниками. Те, в отличие от жены Виталия Павловича, вообще ничего не заметили. Шубин старался унять волнение – ну мало ли кто на кого похож?! Однако место Степана Митрофановича по-прежнему пустовало. Шубина все больше и больше одолевали нехорошие предчувствия. Казалось бы, он со своими людьми принял все возможные меры безопасности. Да, в постановке было занято огромное количество народа с оружием, но за два часа до премьеры все автоматы были осмотрены и признаны небоевыми. Более того, Шубин договорился с Никой Эдуардовной, что ни в коем случае ни один участник массовки не направит оружие (пусть даже бутафорское) в зрительный зал. Чтобы в театр не проникли лишние люди, Шубин сумел договориться с милицией и перекрыл площадь. Все зрители проходили строго по пригласительным билетам... Хотя, конечно же, бардак перед театром случился приличный. Все благодаря наглым телевизионщикам и репортерам. Да еще по небу постоянно летали всякие шары, фейерверки, чуть ли не дирижабли... Ну любит это дело госпожа Пухова, что с нее теперь возьмешь?! Зато в скором времени поедет пугать добропорядочных европейцев своим «РевиZZором».
За кулисами массовка тут же разбрелась по разным углам. Сафронов крепко взял под локоть Степана Митрофановича и подтолкнул его к сваленным в одном из помещений бутафорским жердям, к которым были прикручены манекены, одетые во фраки. Их, этих самый жердей с господами-дворянами, было ровно восемь. Через некоторое время доисторические бородачи должны были пронести через весь зрительный зал «освежеванных» персонажей гоголевской поры.
– Терпи, Митрофаныч, – произнес Сафронов, накрепко закрыв дверь «складского помещения».
Сафронов действовал с максимальной быстротой. Открутил одного из манекенов от жердины, снял с него фрак.
– Прошу вас, Степан Митрофанович! – сказал Сафронов, протягивая фрак Уткину. – Только пиджак свой сперва снимите...
По сцене между тем в буквальном смысле слова катались Хлестаков и городничий, исхитряясь при этом произносить текст. На сей раз почему-то гоголевский. Затем Хлестаков вскочил на ноги и взобрался на железную бочку.
– Ревизия! – прокричал он, выбросив вперед правую руку на манер римского приветствия.
– Ревизия! – поддержал Хлестакова девичий хор.
