— Значит, это по приказу Лиги уничтожают мартинариев? — мне показалось, что я нашла отгадку.
— Не-ет… Лига создает мартинариев, а не убивает. Убивают простых смертных. Мы называем таких: труп на два глотка.
Больше версий у меня не было. Не понятно было не только, кто убивает, но и зачем?
— Зачем? — как эхо отозвался Орас, будто смог проникнуть в кашу моих мыслей. — Первое, что приходит на ум, это предположение, что Старик решил совершить большой прыжок наверх, и для этого ему нужна максимальная энергопатия, и он решил срочно уничтожить всех мартинариев. Тех, кто оказался под рукою. Когда цель будет достигнута, он создаст новых — это не так уж и сложно.
— Быть мартинарием — тоже талант, — воскликнула я с неожиданной обидой за несчастных собратьев.
— Кентис, ты говорил с отцом? — спросил Орас.
Тот втянул голову в плечи и скорчил совершенно непонятную гримасу — ну чисто юродивый, вызывающий отвращение и жалость…
— Мне страшно, — прошептал он. — Ведь он знает о… взрыве. Вдруг это…
Он не договорил.
— А я не верю, что это Старик! — закричала я. — Убить собственного сына, нет, увольте — не поверю!
— Как раз последнее очень распространено среди князей, — возразил Орас. — Можно сказать — конечная стадия. Вспомни Ивана Васильевича, — я так и знала, что он помянет Грозного царя. — Петр… Да и Сталин в конце концов тоже.
— Нет, нет, — я затрясла головой. — Совершенно иные масштабы. Сталин и наш добрый старый мэр — да что меж ними общего? Пусть он князь Лиги, но не людоед же, черт возьми! Я пойду и поговорю с ним…
— Это бесполезно, — покачал головой Орас. — И небезопасно. Если убивают по его приказу, ты ничего не узнаешь, а просто не вернешься назад. Если он ничего не знает, то говорить с ним тем более бессмысленно, — Орас запнулся и глаза его помертвели. — И если в его планах нет большого скачка, то уничтожение мартинариев для него гибельно. Как и для всех нас…
— Особенно для тех, кто в списке, — заметила я не без ехидства.
— Для всего города. И, может быть, для всей области, — уточнил Орас.
— Кто-то решил свалить Старика, — сделала я вывод после подсказки.
— Тут что-то большее… Но вот что?
— А нам-то как быть? — в растерянности я теребила молнию Орасовой куртки с такой яростью, будто хотела ее сломать.
— Надо идти к тому, кто стоит в списке за номером пять, — предложил Андрей.
Я заглянула в бумажку. Там значился некто Родион Григорьевич Мартисс.
— Кто этот Мартисс? — спросила я Ораса.
Вместо него отозвался Кентис.
— По-моему, он что-то пишет. По мелочи. Из начинающих. Ну что ж, отправимся в гости к писателю. Перед смертью всегда неплохо приобщиться к вечному. Если он сам уже не в вечности. Буквально…
И Кентис захихикал над собственной шуткой.
8
Начинающему писателю было лет под шестьдесят. На пути к несостоявшейся славе он успел облысеть и как-то обесцветиться. Глаза — прозрачные капли, в которых плавали черные косточки зрачков, пергаментная кожа, синеватой ниточкой губы. Одевался Мартисс скверно: мятые брюки и огромный бумажный свитер на голое тело, явно с чужого плеча. И квартира у него под стать начинающему мартинарию: чердачок в одну комнату с крошечной кухонькой за неполной перегородкой, туалет за клеенчатой занавеской. Только окно в комнате было замечательное: тяжелый многоцветный витраж, свинцовое переплетенье рыб, деревьев и людей. Солнце уже садилось, и лучи его как раз били в окно, наполняя убогое писательское жилище радужными бликами средневекового замка. Жизнь, когда-то высокая, теперь явно катилась под гору, усыхая и иссякая на глазах.
Отворив дверь, Родион Григорьевич оглядел каждого внимательно, будто ощупывал глазами, и, слегка отстранившись, сухо сказал:
— Прошу.
Потом, сглотнув какую-то невнятную фразу, продолжал, будто пролистнул с десяток страниц:
— Прежде я умел шутить, все вокруг буквально падали от смеха. А теперь разучился, — он с грустью посмотрел на Кентиса, слегка тронул того за рукав и добавил, — сейчас вы меня не понимаете, но когда- нибудь каждое мое слово покажется вам своим собственным. Это неизбежно.
У Мартисса в этот вечер мы были не первыми гостями: в комнате у окна-витража в старом удобном кресле вальяжно расположился молодой человек лет тридцати. С хозяином гость был абсолютно не схож: на нем был новенький дорогой костюм, белая сорочка и галстук с неярким узором. Да и внешность у гостя была замечательная: темные волнистые волосы, черные глаза и полный чувственный рот — женщины наверняка сходили с ума, едва встречались с ним взглядом. Он был полноват, но высокий рост скрадывал этот недостаток. Что в нем отталкивало, так это старательно изображаемое высокомерие. Даже в старом кресле он сидел, будто на троне.
— Юрочка, — обратился к нему Мартисс, — ты не верил, а они пришли. Ты не думай, я всё прекрасно понимаю. В принципе у меня нет надежды. Но — пытаюсь… — он нелепо дернул ртом в попытке изобразить улыбку. — Я теперь часто лежу по ночам без сна и жизнь свою вспоминаю. Длинная была жизнь, много повидал. А вот одного не было — внезапной какой-нибудь радости, чтоб нежданно-негаданно, встречи какой-нибудь удивительной или… Нет, ничего. В книгах своих я много такого навставлял, а в жизни не доводилось, — он махнул рукой и вновь без всякого перехода продолжал:
— Порой я прихожу в ужас — что если всё, мною написанное, никогда не увидит свет? Но потом сам себя отвечаю — нет, быть такого не может. «Три улитки» и «Полет одиночки» что-нибудь да значат. Может, я вместо «Трех улиток» сегодня первую главу из «Полета одиночки» прочту?
- «Полет одиночки», разумеется, лучше, — отвечал Юра без тени насмешливости и даже с почтением, чуточку, правда, наигранным. — Только вряд ли здесь найдутся ценители.
— Вы не обидитесь? — заизвинялся Родион Григорьевич. — Я там, в объявлении написал про «Улиток», а теперь «Одиночку» предлагаю. Нет? Ну и ладушки… Что-то, однако, никто больше не идет? Может, объявления припозднились?
— Сегодня было в «Солянке» и вчера тоже, — отвечал Юрий, глядя на нас почти с ненавистью — как будто мы были виноваты в том, что никто не явился.
— Значит, не идут, — тихо сказал Мартисс и резко повернулся ко мне, избирая теперь меня себе в собеседники. — Я ведь знаю, что «не так» пишу. Хорошо, но «не так». Это-то и отталкивает. У меня знаете сколько отзывов дурацких и отказов? Целая пачка. Потолще «Полета одиночки» будет. В прежнее время из толстых журналов писали все отзывы. А теперь ничего не пишут… «Нет» — и точка.
Он открыл рукопись и принялся листать желтые страницы. Черный жирный шрифт расплылся от времени. Он разглядывал каждую страницу с такой любовью, будто перебирал детские фотографии погибшего сына. За двадцать лет рукопись, как живая, состарилась вместе со своим творцом.
Орас, не дожидаясь начала чтения, громко кашлянул и сказал:
— Родион Григорьевич, вас убить хотят. Это серьезно, не подумайте, что глупый розыгрыш. Буквально сегодня могут убить.
Мартисс не понял.
— Убить?.. Какая чушь! — пробормотал он, продолжая листать страницы. — Я ведь ничего не опубликовал, — ему казалось, что убить могут только за рукопись.
