него клюв и когти сразу, а кружу, кружу, понемногу снижаясь. И снова кружу, чтобы нагнать на него страху, потом падаю вниз, неотвратимый, как стрела, как пронзающий небесные сферы метеор, как удар молнии, как сверкнувшая мысль. На этом завершается один этап пути и начинается другой. О высокочтимые братья мои! Нет на свете человека, душа которого была бы гладким полем, где нет выбоин, трещин и готовых рухнуть крепостей. На мои плечи ложится обязанность через них добраться до человека. Я начинаю медленно подбираться к нему и проникаю все глубже в его тылы, не издавая ни звука, ни вздоха. И тут неожиданно обстреливаю его из своей катапульты, воздвигаю свои осадные орудия, выпускаю отравленные стрелы, обнажаю мечи и сабли, потом внезапно атакую, окружаю, жгу, рушу, превращаю крепости в развалины, цветущую жизнь в пустыню, веру в отчаяние, надежды в полное разочарование, добрую гавань для кораблей в место, непригодное даже для древесного полена. Если страх находит путь к сердцу храбреца, пусть даже через отверстие с игольное ушко, я делаю его величиной с озеро, а потом с океан. Если в глубине его души таится любовь к какой-нибудь рабе божьей, я превращаю эту любовь в неприязнь и даже враждебность. Если на пути к возлюбленной у него есть препятствия, которые он надеется устранить, я делаю их непреодолимыми. Я воздвигаю границы и барьеры, рою ямы, ставлю ловушки. Я наношу сердцу раны, которые не залечивает даже смерть. Я смущаю дух и делаю так, чтобы он уже никогда не обрел прежней ясности. Если человек недоволен, потому что беден, я внушаю ему надежду на богатство и высокое положение, даю ему возможность чуть-чуть вкусить жизни в довольстве. Он — привыкает к роскоши, и это отчуждает его от тех, к кому он раньше принадлежал. Он уже не сможет вернуться к своим. Ему остается и дальше идти своей дорогой. Так, вместо того чтобы подрубить ему ноги, я переделываю его: он идет на своих ногах, размахивает своими руками, говорит своим языком, откликается на свое имя, но в действительности это другой человек, совсем не тот, что когда-то вышел из утробы своей матери. Это не тот молодец, который важничал и блистал среди своих сверстников, из молодца он у меня станет девицей: я лишу его черт, которыми должен обладать тот, у кого растут усы и борода. Я не собираюсь сбрить их начисто, проткнуть ему уши и вдеть серьги или лишить его мужского достоинства — все это у него останется, но он будет таким, словно всего этого у него нет. Он станет все критиковать, но так, как это нужно мне. Он будет возбуждать народ, но служа моим целям. Вот что я делаю с самой жизнью.
Говоря же о том отрезке времени, который человек может провести в тюрьме, я позволю себе не согласиться с моим собратом, главным соглядатаем Португалии, по некоторым вопросам, изложенным в его сообщении. У него все сосредоточено лишь на различных видах телесных пыток. У нас же теперь есть другой пример, о котором я уже упоминал. Что мы делаем с узником? Мы, например, внезапно на исходе ночи открываем дверь в его камеру, и наш человек с ухмылкой на лице спрашивает его леденящим душу голосом: «Не желаете ли чего-нибудь?»
Каждый день в определенный час мы даем ему четверть стакана воды, простой воды. Но ожидание этого глотка воды действует на него ужаснее, чем выкручивание пальцев. Мы добиваемся того, что заставляем его мысленно увидеть свою прежнюю возлюбленную, по которой он сходил с ума и посвящал ей поэмы, нагой в объятиях мужа. Да, не какого-нибудь постороннего мужчины, а собственного мужа. Ему виделись такие картины, что он поседел в прямом смысле слова. Сами побои и пытки, о держащие тайны, вселенной в руках своих, не так мучительны для человека, как их ожидание. Важно, чтобы заключенный жил в постоянном ожидании: «Вот сейчас, через минуту начнется! Почему же они медлят? Что означает целый стакан воды? Почему принесли не такую, как обычно, еду? Может быть, в нее добавили какое-то снадобье или лекарство, которое заставит его забыть, кто он и где он? Или хотят вызвать у него половое бессилие? Может быть, медленно умертвить?»
Высокочтимые гости! Недавно, всего несколько дней тому назад, мы провели опыт над одним человеком. Мы завязали ему глаза и слегка дотронулись до его шеи лезвием бритвы, чтобы порез был почти незаметным. Потом взяли тонкую трубочку, один конец которой находился в бурдюке с теплой водой, а другой приставили к шее заключенного. «Скажи, где твои сокровища, — требовали мы. — Если скажешь, мы остановим кровь». Ему казалось, что кровь действительно течет у него из шеи. Он рассказал нам все, что мы хотели услышать. Да еще показал на эмира, своего приятеля, самодура и расхитителя государственной казны. А потом стал кричать: «Остановите кровь! Остановите кровь!» Мы сделали вид, что действительно пытаемся остановить ему кровотечение. Через несколько минут он скончался, хотя у него не было никакого кровотечения. Он вообразил, что теплая вода — это кровь. Он умер от страха.
Вот еще один пример. Это новый тюремный порядок, и мы его держим в строгой тайне. Узник с завязанными глазами мечется по камере, все время ожидая, что на него обрушится удар. Но когда, откуда? Эта мысль не дает ему ни минуты покоя. В заранее намеченную ночь я подсаживаю к нему в его тесную камеру одного из своих людей под видом заключенного. Не проходит и нескольких часов, как между ними вспыхивает ссора. Я приказал своему человеку, чтобы он прижался к заключенному, когда тот заснет. Заключенный вскочил в ужасе, думая, что над ним хотят учинить насилие. Так я делаю его жизнь адом, постоянной пыткой. Смерть кажется ему желанным избавлением, недостижимым блаженством.
ПРОСЬБА
Просьба, с которой обратился главный соглядатай молодого государства Качура, возбудила наше любопытство. Он хотел бы сформулировать задачи нашей службы на будущие времена. Я прошу позволить мне сделать некоторые незначительные добавления к его мыслям. Я подготовил специальные приложения по ряду вопросов, стоящих перед нами. Я их вам раздам. Каждое из них переведено на ваш родной язык. Полный добрых предчувствий, хочу вам сказать: все, что кажется сейчас далеким, становится по воле аллаха все ближе. То, что мы считаем невозможным сегодня, завтра станет возможным. А наше завтра безгранично. Я уверен, настанет день, когда главный соглядатай сможет наблюдать за жизнью каждого человека от часа его рождения до минут смерти. И не только за внешними событиями его жизни, но и за его внутренним миром. Мы будем знать его пристрастия и наклонности и даже сможем предугадать, что он будет делать на двадцатом году жизни, например. Мы сможем помешать ему или поддержать его.
Если кто-нибудь откажется говорить правду, то соглядатай сможет вернуть из прошлого нужное событие во всех подробностях и поставить отрицающего перед фактом.
Я думаю, что настанет день, когда соглядатай будет слышать шепоты и ахи, охи и вздохи мужчины и женщины в постели. Не выходя отсюда, я буду знать, о чем говорили два человека в лодке на Ниле. Смогу вмещаться в этот разговор в подходящий момент и направить его в нужное мне русло. Я думаю, настанет день, когда мы сможем допрашивать даже отдельные органы человека. А они не способны лгать. Я думаю, что настанет день, когда каждый человек будет иметь свой номер. Соглядатай распределит номера среди жителей каждого квартала так, чтобы два человека не числились под одним номером. Этот вопрос рассмотрен мною очень обстоятельно в одном из приложений, которые вы получите. Это поможет нам вести учет людей, не обращаясь к их похожим друг на друга именам.
То, что я говорил в конце, пока только игра моего воображения. Но когда эти фантазии станут явью, соглядатаи будущего скажут: «Посмотрите, какими дальновидными и решительными были наши предшественники». Да пошлет вам аллах мир и спокойствие.
Приложение № 1.
К вопросу о приготовлении пищи для заключенных. Сон заключенных. Наиболее подходящие моменты для нарушения их отдыха.
Только для личного ознакомления главных соглядатаев.
Перевод осуществлен диваном драгоманов главной управы соглядатаев Каира.
Приложение № 2.
К вопросу о средствах, предлагаемых для замены имен нумерацией. Текст шариатских фетв,
