ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Последний отрывок из путевых заметок венецианского путешественника Висконти Джанти (923 г. хиджры)
За время моих долгих путешествий я ни разу не видел города, покоренного врагом. А теперь вижу. Когда я наконец отважился выйти на улицу, то почувствовал в воздухе зловоние тлена, от которого никуда не скроешься. Османы свободно разгуливают по улицам, неожиданно врываются в дома. Стены в эти времена не защита. Двери — не преграда. Опасность подкарауливает тебя всюду. Мольбы и просьбы бесполезны. Никто не знает, займется ли для него завтрашний день. В узком переулке я увидел убитую женщину с отрезанными грудями. Я посмотрел по сторонам: брусчатка и земля. Где-то в доме плакал ребенок, не знаю чей. Возле сточной канавы у ворот Зувейля валялось несколько трупов. Этих людей лишили жизни сатанинским способом: проткнули насквозь раскаленным прутом. У одного язык вывалился изо рта. Наивный вопрос задают себе люди: почему случилось то, что случилось?
Глаза у людей как заплесневелые сливы. Глашатаи не умолкают ни днем, ни ночью. Погоня за Туманбаем, скрывшимся султаном страны, усилилась после его неожиданного появления в мечети Шейхун. Я слышал, что он собрал людей и атаковал турок в Булаке. Говорят, что стоит ему где-нибудь объявиться, как вокруг него собираются толпы народа, будто им известно время его появления. Я слышал, что множество дервишей присоединились к нему. Они нападают на османов, заблудившихся в отдаленных кварталах города. Это вызвало панику в турецкой армии. Был отдан приказ держаться настороже и ходить группами. Сегодня утром я поднялся на крышу. Над городом навис тяжелый полог страдания. Дома словно источают слезы.
Я видел моего друга шейха Мухаммада Ахмада Ияса за день до того, как османы вошли в город. В его глазах я прочел предчувствие близкого поражения. Он был подавлен. С того времени мы не виделись. Мне говорил один человек, которому я верю, что Туманбай появился в Верхнем Египте. Он собрал огромный отряд вооруженных бедуинов. Говорят, что один святой старец, который раньше жил в Каире, покинул свой дом и отправился по деревням разжигать огонь священной войны, поднимать народ. Мой собеседник сообщил, что этому праведнику сто лет, если не больше, и он отличается великой отвагой. Святой, по его словам, выпил воды из источника жизни, а кто напьется из него, никогда не умрет и не будет повержен. И действительно, за ним пошли сотни юношей, мужчин и женщин, большинство из которых никогда до этого его не видели. Мой собеседник сказал мне, что этот угодник носит с собой необыкновенное знамя. Говорят, это знамя пророка. Когда он его развернет, весь Египет поднимется от края до края, пойдет с мечом на захватчиков и не остановится, пока не придет им всем погибель. «Почему же он не развернет это знамя сейчас?» — спросил я. Тот ответил убежденно: «Это совершится только по его повелению» — и указал на небо. Тут мой собеседник — а им был шейх из Аль-Азхара — сказал: «В старинных книгах сказано, что Египет — жилище аллаха и господь повергнет каждого, кто пожелает взять Египет силою».
Только сегодня объявили, что на улицах спокойно. Я решил выйти и посмотреть, что нового. Я понимал, что рискую: какой безопасности можно ждать от захватчиков? Объявят, что на улицах безопасно, а сами нападут.
Дом моего знакомого шейха Рейхана я увидел в руинах. Никто не мог мне сказать, где сам шейх Рейхан. Говорят, что появился в Каире человек, о котором я много писал во время своего второго путешествия по Египту. Некоторые шейхи утверждали, что он — а речь идет об Аз-Зейни Бараклте — пытается собрать воинство, чтобы сразиться с османами. Однако один из шейхов усомнился в истинности его намерений, в особенности после того, как пошли слухи о том, что Аз-Зейни часто появляется в крепости и долго беседует с Хайр-беком. Мне стало известно, что Хайр-бек благоволит к Аз-Зейни. Когда захватчики вторглись в Египет, Аз-Зейни не разрешали выходить из дома, потому что он впал в немилость у Туманбая. Его лишили всех должностей, самые важные из которых занял один из его наместников — человек по имени Абдель Азым Меняла.
Еще до наступления темноты раздался бой барабана глашатая, и я увидел трех вороных коней. На каждом сидел всадник, держа в руках весы, гири, знамя с гербом хранителя мер и весов и обнаженный меч. Следом за ними на белом коне ехал Аз-Зейни Баракят бен Муса, а за ним — дородный человек, которого я не знаю. Улица пустынна. Все лавки заперты. Редкие прохожие оглядывались, прислушивались к барабанному бою, покачивали головами и, не останавливаясь, продолжали свой путь. Кортеж поравнялся со мной. И я увидел Аз-Зейни в головном платке, обрамлявшем его лицо. Я плохо помнил его черты — мы встречались всего лишь один раз, Глашатай громко заговорил: «Высочайшим указом Хайр-бека Аз-Зейни Баракят бен Муса назначается хранителем мер и весов Каира. Каждый, кого притеснили или обидели, пусть обращается к нему». Он на минуту остановился, потом начал читать указ самого Аз-Зейни. Я слушал: он разъяснял достоинство новых османских денег, которыми заменили старые мамлюкские монеты. Я следил за маленькой кавалькадой, которая направилась в сторону ворот аль-Футух. Она скрылась за поворотом, и голос глашатая замер вдали.
ГАМАЛЬ АЛЬ-ГИТАНИ БРОСАЕТ ВЫЗОВ
Гамаль аль-Гитани жил в двух эпохах. Как личность и как художник он формировался в период правления президента Насера, видел революционно-демократические преобразования в Египте, подъем патриотизма, противостояние Западу, но также и горькое поражение в войне 1967 года с Израилем. Пик творчества Аль-Гитани приходится на те годы, когда во главе государства стояли сначала Садат, а затем Мубарак.
Аль-Гитани не политик, не социолог — он художник, чутко и точно реагирующий на состояние общества, и именно в его творчестве с особой глубиной отразился Египет наших дней. Его произведения — это зеркало подлинной жизни, их реализм — глубинный, всепроникающий, он отражает суть всех явлений действительности. И читатели узнают в его романах и рассказах знакомые черты, образы, факты.
Придя к власти, Садат провозгласил политику «инфитах» — «открытых дверей», полной либерализации торговли, экономической деятельности местного и иностранного капитала, частных банков. «Инфитах», снявший с частников все оковы, обернулся безграничным ростом спекуляции. Символом богатства нуворишей-спекулянтов в семидесятые годы стала улица Шаварби в центральной части Каира, где росли как грибы лавки, магазинчики, или, как их стали называть на французский манер, «бутик», с импортными товарами. В домах с давно не ремонтированными фасадами, с трущобными пристройками прямо на крышах, в забитых мусором грязных и вонючих переулках нижние этажи сияли по вечерам неоновым блеском витрин, наполненных осколками «красивой» заграничной жизни. Товары предназначались для тех, кто ворует, берет взятки, ворочает делами, но отнюдь не для египтян среднего достатка.
Раковая опухоль улицы Шаварби выбросила метастазы в другие районы Каира. Спекулятивная торговля импортными или контрабандными товарами стала полулегальной и массовой.
Не в промышленность и не в сельское хозяйство устремился частный египетский капитал, а туда, где была более высокая норма прибыли, в традиционные для него сферы — домостроительство, спекуляцию недвижимостью, торговлю. На импортно-экспортных операциях сколачивались состояния. В Египте появились миллионеры — сначала десятки, потом сотни, по некоторым данным — тысячи. Их называли «жирными котами» «инфитаха». Они не могли бы жиреть и лосниться без теснейшей, органической связи,
