фактически слияния с верхушкой административно-бюрократического аппарата. Высшие чиновники прикрывали спекулянтов, контрабандистов, крупных торговцев, входя с ними в долю, участвуя в правлениях подлинных или фиктивных компаний. Иногда вспыхивали скандальные разоблачения миллионных взяток от американских компаний «Локхид», «Вестингауз» или более мелких фирм. Начинались судебные процессы, тонувшие в море следственных бумаг, выносились приговоры мелким сошкам, а «жирные коты» продолжали процветать. На верху бюрократически-спекулятивной пирамиды стояли воротилы, связанные прямыми, иногда родственными узами с семейством Садата, те, кто получили прозвище «садатовского клана». Даже после роковых выстрелов на параде в октябре 1981 года, покончивших лично с Садатом, новому президенту не удалось подорвать экономическое влияние «садатовского клана».
Частичное решение одних проблем Египта сопровождалось нагромождением других — невиданного масштаба и взрывчатой силы. Капитализм, триумфально, нагло, с гиканьем и улюлюканьем вернувшийся в Египет в семидесятые — восьмидесятые годы, носил еще более уродливый, болезненный, деформированный характер, чем капитализм XIX века времен хедива[75] Исмаила, когда Египет стал банкротом и был оккупирован англичанами, чем зависимый, прогнивший, компрадорский капитализм кануна насеровской революции. «Жирные коты» «инфитаха» вели себя еще более рвачески, чем их предшественники. Их богом был доллар, их алтарем — западный банк, куда они переводили доходы, не вкладывая их в собственной стране. Их чавкающее, наглое богатство было скандально в социальном плане, их позиция — антинациональна.
Конечно, и в эпоху разгула спекуляции были случаи, когда общественное мнение восставало против «жирных котов» и они поджимали хвосты. При мне разыгралась драматическая попытка распродать национальное достояние — плато у пирамид Гизы.
Канадский бизнесмен Питер Мунк, основавший в Гонконге компанию «Саус Пасифик пропертиз», за небольшую плату арендовал на 99 лет несколько десятков гектаров почти у подножия знаменитых пирамид для создания туристского комплекса. Что для чиновников был кусок пустыни с его гравием, песком и камнями?! Египетская история молчала, зато явственно шелестели доллары, предложенные канадцем. Выждав время, Питер Мунк стал распродавать арендованную землю небольшими участками. Он верно рассчитал, что за возможность построить виллу с видом на пирамиды, за престижность места, за прекрасный воздух аравийские и другие нувориши не пожалеют денег. Не выкопав и метра канавы, не заложив ни одного фундамента, компания стала получать миллионы. Профессор истории Каирского университета Намат Фуад первой начала распутывать клубок грязных дел. Мунк оказался связанным и с египетским правительством, и с саудовской королевской семьей. О сделке стали писать газеты, начались дебаты в парламенте. Распродажа плато у пирамид прекратилась, но никто так и не был наказан.
Жизнь как бы повторила фантастический гротеск Гамаля аль-Гитани — его повесть «Воспоминание о прошедшем». С этой повести началось мое заочное, а затем и личное знакомство с писателем. Он подкупал искренностью без претензий, оригинальностью без оригинальничанья. Он уловил психологию «инфитаха», настроения «жирных котов», безумство распродажи, пиратство торгашей.
Ко времени публикации «Воспоминаний о прошедшем» имя Аль-Гитани уже стало известным в египетской и арабской литературе, несмотря на его относительную молодость: ему тогда было тридцать три года. Он принадлежал к кругу писателей-патриотов, которые с болью в сердце задавали вопрос: что означает для страны политический, курс Садата? От насеровской эпохи осталась высотная Асуанская плотина, заводы и фабрики, сооруженные при сотрудничестве с Советским Союзом. А что дало правление Садата?
Не только паразитизм прослойки нуворишей, но и их разрыв с национальными интересами и национальными традициями вызывал бурлящее недовольство и масс, и честной интеллигенции. Этот разрыв был не только социально-экономической и политической сутью новых компрадоров (как раз этот аспект зачастую ускользал от понимания масс), но означал и американизацию их быта, манеры поведения, взглядов, привычек. Нувориши, коррумпированные чиновники, купленная ими интеллигенция приобретали те черты, которые известны на Западе под словом «космополитизм», а здесь, на Ближнем Востоке, — под словом «левантизм».
Еще в XIX веке коммерческое вторжение Европы на Ближний Восток привело к появлению прослойки «левантийцев» (от слова Левант) — посредников, компрадоров, по происхождению греков, армян, евреев, палестинцев, сирийцев, «порой египтян. Дух нового левантизма означал, что местные нувориши — египтяне, общаясь с Западом, сдавали ему все национальные позиции в области культуры, обычаев, нравов. Они могли быть египтянами от волос до кончиков пальцев, их профили могли казаться скопированными с фресок фараоновских храмов, но тем опаснее были они для общества, тем лучше они пользовались национальной мимикрией, будучи, по сути дела, американцами, французами, западными немцами с египетскими лицами и паспортами.
Но обостренное чувство национальной принадлежности — неотъемлемая черта большей части египетской интеллигенции. Для нее вопрос самооценки, отношения к самобытности национального характера египтянина, раздумья о месте и роли Египта в мире всегда были одними из центральных в системе мировоззренческих ценностей. Каковы бы ни были оттенки этих чувств, значительную часть египетской интеллигенции объединяло неприятие идеологии левантизма. Однако преданность стране, гордость ее великой цивилизаторской миссией в прошлом у многих сочетались с явным или скрытым комплексом неполноценности по отношению к Западу, с тягостными раздумьями о судьбах народа и страны.
Литература и публицистика в Египте обычно были жироскопом общественных настроений, поисков и метаний интеллигенции, оселком для оттачивания общественных идей. Не таким оказалось садатовское время.
С начала 70-х годов настоящая египетская литература стала чахнуть, лишенная свободы творчества и доступа к массовому читателю. Атмосфера 60-х, в которой сложилось поколение Аль-Гитани, кардинальным образом изменилась. Шестидесятые годы, время Гамаля Абдель Насера, были и периодом литературного и культурного подъема, когда совершенствовались строгие литературные мерки. Сложился климат серьезного подхода к художественному творчеству, создавались условия, когда важным стало отличать подделку от подлинного произведения литературы и искусства. Рождение нового таланта было праздником для литературных кругов и общественности.
Но со времени прихода к власти Садата подлинный талант стал считаться преступлением, ибо не мог не выражать чаяний народа, не быть преданным национальным интересам, не защищать человеческое достоинство, не осуждать гнет, а значит, не становиться в оппозицию к режиму, значит — быть преступным. «Официальный Египет стал убивать своих талантливых детей, как кошек», — гневно писал Аль-Гитани. В конце 60-х годов в Египте существовали серьезная литература и критика, имевшие свои собственные трибуны. Ежедневные газеты публиковали литературные страницы, которые редактировали видные критики и писатели. «В те годы основой оценки писателя был его талант, а критерий оценок был заложен еще в эпоху просвещения в XIX веке — воздавать писателю то, чего он заслуживает», — отмечал Аль- Гитани.
Одним из первых декретов после государственного переворота, совершенного Садатом в мае 1971 года, и утверждения его у власти было решение закрыть серьезные журналы, посвященные культуре, или сменить их руководство под предлогом того, что они разлагают общественные нравы и покушаются на определяющую роль государства в издательском деле. Любого талантливого писателя стали считать потенциально опасным деятелем.
Политические авантюристы и бизнесмены от литературы захватили ведущие посты в журналах, газетах, театрах, кино. Египетский критик и социолог Галяль Амин назвал их «школой ущербных» в культуре Египта. Бездарь и проходимец Рашад Рушди, написавший, к слову сказать, антисоветский пасквиль — пьесу «Да здравствует делегация!», стал определять литературные вкусы, театральный репертуар. В рупор «ущербных» превратился журнал «Аль-Хиляль». Некоторые перерождались, пытаясь приспособиться. Во главе «Аль-Хиляля» встал Хусейн Мунис — автор яркого исследования «Египет и его миссия», переводчик «Дон Кихота» на арабский язык. Приспособлением к режиму, просадатовскими заявлениями и позицией он замарал свое доброе имя, и демократически настроенные талантливые писатели отказывались с ним сотрудничать.
«Ущербные» начали войну против талантливых писателей под тем предлогом, что эти писатели — коммунисты, что они против властей, против мира с Израилем, против Кемп-Дэвида. Властям не нужны были
