полпирожка в рот.
– Есть, – убежденно возразил Коля Крайнов. – Ты вроде обыкновенная: ни ку-ку, ни ботаничка, ни дурочка – и ведешь себя как все девчонки, да только как будто из космоса, не от мира сего. Как первые собаки-космонавты с земли: Белка и Стрелка. Вроде самые простые дворняги, а Землю из космоса видели и сам космос и знают про него побольше всех других землян! Вот! – вдруг заулыбавшись, объявил он. – Буду звать тебя Стрелкой! Точно!
– Тогда и тебе надо прозвище придумать, – дожевав, заявила Глашка. – Чтоб честно было. Вот Крайнов, фамилия твоя, это от слова «край»?
– Наверное, – неопределенно пожал плечами Коля.
– А край чего? Земли? Я вот еще знаю, у нас есть Краснодарский край, а еще Алтайский… О! – осенило Глашку. – Ты будешь Алтай! Красиво и загадочно!
– А что, – согласился Коля и повторил за ней, словно смаковал слово: – Алтай. Мне нравится. Договорились.
Они дружили честно, всерьез и в гости друг к другу ездили, когда их забирали на выходные и праздники, и семьи их сдружились на фоне тесного общения детей, родители принимали друга своего ребенка как собственного. Коля с первой же минуты знакомства был настолько потрясен личностью Григория Павловича, что влюбился в него по-человечески, испытывая какое-то даже благоговейное уважение.
Старшие Крайновы относились как раз к тому родительскому типу номер один. Они изо всех сил старались помочь ребенку реализоваться в жизни, в данном конкретном случае – в спорте. Поэтому и отдали Кольку в школу-интернат, с глубоким убеждением в собственной правоте, и ездили навещать через день, и сопровождали в поездках на соревнования и сборы, и вкладывали в него все что могли.
А, на минуточку, на дворе стоял девяностый год, и страна разваливалась на куски, но даже такой стране требовались свои чемпионы, спортивный интернат вполне прилично снабжался и находился под пристальным вниманием ответственных лиц.
Года через полтора Глашиной с Колей дружбы, когда у всех сомневающихся и гаденько намекающих отпали любые сомнения, а мерзкие слухи и высказывания Алтай попресекал где вербально, а где и физически, закадычные врагини наконец отстали от Глашки.
Скорее не из боязни наполучать, а больше от осознания бесполезности военных действий – должной реакции от Аглаи они так и не дождались: она почему-то не чувствовала себя обиженной, униженной, не плакала, не жаловалась и мстить не собиралась – игнорировала напрочь и глухо. И зачем, спрашивается, силы, время и нервы на нее тратить в таком случае? Так что оставшиеся годы в школе Глаша провела в относительном спокойствии. В относительном – потому что бесконечные выматывающие тренировки, сдача нормативов, соревнования, сборы-разъезды и снова тренировки. А в любую выкроенную из этой жизни минуту она рисовала.
Все, даже самые неумные психологи утверждают, что дружбы между мужчиной и женщиной быть не может, что обязательно под дружбой подразумевается скрытое сексуально-эротическое влечение хотя бы одного из них.
Может, оно и было, это самое скрытое, да только их дружба, поддержка и понимание значили и весили куда как больше, чем любое страстно-эротическое и хоть трижды сексуальное. Да и испытаний на их дружбу вывалилось – врагу не пожелаешь. Выдержали!
К окончанию школы практически все ее выпускники уже имели звания, награды, травмы и четко обозримое будущее – спорт! И вперед – все в эту сторону, а Глашка в Суриковский институт прямым ходом, на следующий же день после торжественного вручения аттестата.
Офигели все до ступора!
У тренера аж сердце прихватило!
– Какой, на… Суриковский?!
Он орал так, что в тренерской позвякивали плафоны на люстре. Не жалея голосовых связок и рвущегося матерного возмущения, с красным натужным лицом, с вздувшимися жилами на шее он орал во все горло:
– Ты о… Стрельникова?! Тебе присвоили мастера спорта! Ты юношеские европейские только что выиграла, тебя, на… зачислили в сборную страны! Какая художница, твою мать?!
Маринка Бойкина на выпускном вечере отвела Глашку в сторонку и прочувствованно поинтересовалась:
– Стрельникова, ты больная? В какой там художественный институт ты собралась? У тебя же данные лучше, чем у всех у нас! Тебе же прямая дорога на Олимпийские! Стопудово!
– Марин, – спокойно пояснила Глаша, – я не хочу заниматься спортом, я рисовать хочу. Это просто.
Маринка поразглядывала ее пристально, отпила из большой керамической кружки со смешной рожицей Гуффи на боку в целях конспирации налитого туда шампанского и поделилась откровением:
– Ты всегда была не такая, как все. Я тебя за это ненавидела. – вздохнула, отпила еще и совсем уж разоткровенничалась: – И боялась. Что бы я тебе ни сделала, какие бы подставы ни устроила, ты потом на меня так смотрела, словно жалела, что ли, или сочувствовала. Словно это не ты, а я пострадала. Терпеть не могу, когда ты так смотришь! Ладно, Стрельникова, удачи тебе! Хоть и странная ты тетка, но боец настоящий. Уважаю!
Председатель приемной комиссии, он же декан факультета, когда Глашка пришла подавать документы, прочитав все ее звания, регалии и награды, чуть не зарыдал:
– Девушка! Я бы вас без всяких экзаменов взял прямо сейчас! Но вы хоть рисовать умеете? Ну хоть чуть-чуть?
Аглая выложила перед ним папку со своими рисунками, которые принесла с собой. Он издал стон восторга и облегчения, но от рыданий все же воздержался. Да и экзамены Глаше все равно пришлось сдавать, как всем. Правда, без должного дребезжа, спокойненько – она просто знала, что поступит, и все. Вот такая уверенность в ней сидела. Поступила.
Даже Коля поделился своими сомнениями:
– Знаешь, Глашуня, после того, как ты на Европе победила, я сильно сомневался, что ты уйдешь из спорта.
– Коль, это для тебя дело всей жизни, призвание и зуд в крови – побеждать. А я никогда такого не чувствовала. Побеждать, разумеется, классно, и чувства непередаваемые испытываешь, адреналин запойный, прямо эх! Но это не мое.
– Стрелка, а ты уверена, что рисование – это твое? – осторожно спросил он. – Вот в спорте ты обязательно достигнешь многого, очень многого и известной будешь сто пудов. И ты это знаешь, и я, и все окружающие. А вот станешь ли ты известной художницей – большой вопрос.
– Да я даже уверена, что не стану! – рассмеялась Аглая. – Дело не в известности. Я не хочу такой сильной, жгучей жизненной зависимости от результата. А в спорте важно только это, и вся жизнь посвящена только этому – результату и победе. Я хочу заниматься тем, что доставляет бесконечную радость, когда ты просто не можешь не делать, а результат как таковой вторичен. Нет, разумеется, чрезвычайно важно, чтобы твою работу высоко оценили и похвалили, но важнее сам процесс, когда ты растворяешься, погружаешься с головой в то самое творчество. Я никогда такого не испытывала в спорте. Коль, это ты талант и самородок спорта, ты вот этот самый кайф от процесса получаешь на каждой тренировке, не говоря уже о соревнованиях. В этом твое призвание и талант. А я испытываю такие чувства, только когда рисую. Понимаешь?
– Понимаю, – кивнул Коля.
А еще ее лучше всех понимал дед Григорий Павлович, да и остальные бабушки-дедушки не отговаривали: в художницы – так в художницы. Им уж теперь и это не страшно, после испытаний-то с детьми той же профессии. Родители высказали сомнения, но с решением дочери не спорили, признавая все же ее несомненное дарование, правда, оставляя под вопросом реализацию дарования в жизни.
С реализацией попробуем что-нибудь сделать, решила Глашка и благополучно, с большим удовольствием отучилась в институте, окончив который некоторое время пребывала в любимом родителями статусе свободного художника, а через пару лет устроилась работать в большую рекламную фирму. «А там посмотрим», – думала Аглая, с удовольствием погружаясь в новое дело.
Николай Крайнов за эти годы стал одним из самых известных спортсменов в стране, выиграл свою
