Что-то с ним случилось, когда он столкнулся с ней взглядом.
От воспоминания о том, как она смотрела на него и, не отводя глаз, выпила эту рюмку, до сих пор холодило в груди, как обещание чего-то замечательного, радостного, как в детстве перед елкой на Новый год.
«Никакая поездная интрижка или курортный романчик с ней невозможны по определению, как говорит Дуб. И что я завелся, все это мне сейчас ну никакой кормой, ну никуда! Ввязываться во что-то серьезное я не могу — дела. Мне думать надо, а я вотуж полдня маюсь и даже прикидываю, с какого боку к ней подойти. Не до этого, Ринков, соберись!»
— Антон Александрович, я пойду, — вдруг засобиралась она, быстро затушив в пепельнице сигарету. — Есть совсем не хочется, пить тоже. Приятного вам аппетита.
— Спасибо. Но вы ничего не поели.
— Я еще ужинать приду. Благодарю за компанию! Вскочила, покидала в сумку телефон, сигареты, зажигалку, улыбнулась и почти побежала расплачиваться с официанткой. Рассчиталась, махнула ему рукой на прощание и решительной походкой пошла к выходу.
Антон посмотрел ей в спину и как-то в один момент увидел всю, как будто узнал, понял то, чего до сих пор не разглядел.
Она была невысокого роста, где-то метр шестьдесят два, довольно стройная, не худая и не полная, как говорится «в самый раз», с хорошей фигурой, ладненькая такая. Ноги, бедра, талия, грудь — все очень гармоничное, правильное и даже красивое. На ней был легкий, свободного, спортивного кроя костюмчик, подчеркивающий тонкую талию и обозначавший все остальное только намеком.
Высокая шея, правильной, красивой формы ключицы, коротко стриженные темные волосы. Не красавица, но выразительные глаза, улыбчивые губы, все вместе — очень живое, запоминающееся милое лицо.
Он как бы увидел ее и все то, что отмечал в течение дня по деталям, запоминал неосознанно, анализировал.
Увидел и понял. С ней что-то случилось сегодня, она все время напряжена: то острит, то убегает, то погружается в себя, а может, расслабилась, как бы отпустила себя — ведь к маме едет. Ему совершенно ясно, что она одна, без мужа, строит свою жизнь, скорее всего, помогает маме, а может, и кому-то еще.
Все это он понял за одно мгновение. Сразу. «Ну слава богу! Аналитик хренов — «специалист»!»
Он чувствовал, что со всего разгона вляпался в эту женщину, по ходу принимая и то, что даже его сверхинтуиция не может подсказать, получится у них или нет. Сейчас он абсолютно четко понял, что не может и не хочет бежать и ей не даст. Все, ворота закрылись до выяснения обстоятельств.
А у него, между прочим, дело, и хрен знает, как там все обернется. А решать сразу две задачи, и обе сверхсложные, — это вам не отдых, это полные кранты.
«Ладно, прорвемся, не впервой. Хотя так, как с ней, наверное, впервой. А я ее еще и не поцеловал даже, а уже планы строю и прикидываю, как все будет. Да, полковник, как же это ты проглядел?»
Аккуратно и тихо закрыв за собой дверь купе, он сразу посмотрел на Наталью. Она спала, отвернувшись лицом к стене и укрывшись простыней, — или делала вид, что спит.
Даша с мамой громким шепотом, чтобы не разбудить попутчицу, предложили ему, по обыкновению, чай. Антон вежливо отказался, лег на свое место, позволив себе еще немного расслабиться, почувствовать ее присутствие всего в метре от себя. «Все, теперь самое время подумать».
Звонок застал его, когда он уже выходил из офиса.
— Антоша, — задушевно пробасил генерал, — здравствуй, дорогой!
— Здравствуйте, Федор Ильич!
— Я опять не вовремя, отвлекаю? Ты же знаешь, я как смерть или беременность — всегда не вовремя, но неизбежно, — засмеялся генерал.
Федора Ильича, генерала ФСБ, бывшего непосредственного начальника Антона, называли в конторе Дед, хотя он был ненамного, лет на десять, старше Антона.
Он производил впечатление добродушного, веселого, шумного простачка, этакого мужичка, довольного жизнью и пытающегося осчастливить всех вокруг, все время сыпал присказками, анекдотами, любил посмеяться.
Внешне Федор Ильич соответствовал этому типажу — невысок ростом, плотненький, с розовыми щечками, небольшой лысинкой и пухлыми ручками.
Но в конторе все знали, что генерал обладает блестящим аналитическим умом, широчайшей эрудицией, невероятной памятью.
Волевой, хитрый, жесткий, он сам подбирал себе подчиненных, в число которых хотели попасть очень многие, и стоял за них горой. Если возникала необходимость, он отстаивал своих ребят на всех уровнях, используя все дозволенные и недозволенные приемы.
Это он тогда помог уйти Антону из конторы без особых потерь. Но, прощаясь, вздохнул и печально сказал:
— Антоша, ты же понимаешь, у нас бывших не бывает.
И уже через три месяца позвонил и попросил помочь в одном деле. Антон конечно же помог — а куда деваться, — но досадуя и ворча. Правда, последнее время, если Дед приглашал просто «обмозговать» или «поучаствовать», делал это не без удовольствия.
Как говорится в том анекдоте: «Бороду сбрить можно, а умище-то куда девать?»
— Ты заезжай, Антоша, пропуск я уже выписал. Посидим, почаевничаем, или на свидание торопишься?
Дед, как всегда, попал в десятку.
Его ждала Марина и даже что-то там готовила. Ринков уже третий раз переносил их свидание, она обижалась, дулась, но все равно звонила. Антон, испытывая легкое чувство вины, на этот раз позвонил сам, и они договорились, что он приедет к ней. Он даже разгреб сегодня дела пораньше.
И вот теперь надо все откладывать, заранее зная ее реакцию — обиды, долгие монологи о его, Антоновом, эгоизме и общем мужском свинстве, и все последующие воспитательно-наказующие действия с точно рассчитанной долей нажима: не дай бог спугнуть мужика — и в то же время подчеркнуть, какая она терпеливая, отходчивая, мудрая.
Все это Антон проходил не раз, и подыгрывал, конечно.
Марина была из обеспеченной семьи, и ее с детства затачивали на «удачное» замужество. Она побывала в браке не один раз и умело пользовалась всеми атрибутами воспитания мужчин.
Сейчас в роли «удачного» числился он, причем как у самой Марины, так и у ее родителей.
«Послала бы куда подальше или сковородкой дала по башке без комментариев, может, и прибежал бы скорее, хотя вряд ли».
Но когда он подруливал к проходной, дослушивая по мобильному Маринины обвинительные речи, ему было абсолютно и безнадежно безразлично.
В нем уже звенел интерес, и весь он был настроен на неизвестную еще интригу, задачу. У него всегда так — организм как бы настраивался на работу, как рояль перед концертом: еще неизвестно, что будут играть, а он уже звенит.
Чаек, конечно, был, и лимончик, и вазочка с конфетами, бутерброды с бужениной и огурцом и смородиновое варенье.
— Ну, здравствуй, Антоша. — Дед пожал руку, приобнял, похлопал по плечу и, отодвинув от себя, всмотрелся в лицо. — Похорошел, округлился, возмужал! Почему не женился до сих пор? Сидели б сейчас у тебя дома, и твоя жена потчевала бы нас пирогами.
Он все про всех знал, был в курсе всех личных проблем своих ребят, часто помогал ненавязчиво, а иногда анонимно, на то он и Дед.
— Здравствуйте, Федор Ильич. Дела, дела — не до женитьбы, да и где ее взять-то, такую, чтоб пироги пекла? — в тон ему отшучивался Антон.
