Розадо заговорил с Антонио Балдуино:
— Я тебе показывал свою новую татуировку?
— Нет.
Розадо был матрос, время от времени появлявшийся в Баие. Однажды он привез известие о Зе Каскинье, — тот плавал на дальних рейсах. Розадо умел говорить на языке гринго, а вся спина у него была покрыта татуировкой, изображающей вазу с цветами, кортик и плеть в окружении многочисленных женских имен.
Антонио Балдуино с нескрываемой завистью разглядывал спину Розадо:
— Красота-а!
— У нас на судне есть один матрос — американец, так у него на спине вся карта географическая наколота. Вот это действительно красота, парень…
Антонио Балдуино вспомнил о белом госте. Вот кто оценил бы татуировку Розадо! Но тот уже поспешил уйти: видно, ему самому было неловко оттого, что все его стеснялись.
Антонио Балдуино тоже подумывал насчет татуировки. Но все никак не мог выбрать, что бы ему такое изобразить. Лучше бы всего море и еще портрет Зумби из Палмареса. В порту он видел одного негра, у того крупными буквами во всю спину было вытатуировано имя Зумби.
Дамиан, старик негр, улыбнулся:
— Хочешь, я тебе покажу разрисованную спину?
Жубиаба жестом показал, чтобы старик не делал этого, но тот уже стянул рубаху и обнажил спину. Голова у старика была совсем белая, а на спине виднелись рубцы от ударов плетью. Во времена рабства он ходил в колодках, и плеть частенько гуляла по его спине. Вдруг Антонио Балдуино разглядел пониже рубцов от плети след от ожога.
— А это у вас что, дядюшка?
Но как только Дамиан понял, что Антонио спрашивает его про ожог, он ужасно засмущался и быстро накинул рубаху. Не отвечая, старик стоял и смотрел на город, сверкающий внизу огнями. Мария дос Рейс улыбнулась Антонио: у стариков, которые когда-то были рабами, могут быть свои тайны.
Жоана между тем ушла с праздника одна, мучимая подозрениями и ревностью. Мария дос Рейс тоже отправилась домой, и потому Антонио Балдуино спускался с холма в обществе Толстяка и Жоакина. В руках он держал гитару: предполагалось, что они еще куда-нибудь закатятся.
Но Толстяк отказался: ему было далеко добираться до дому, где он жил со своей бабкой, бородатой восьмидесятилетней старухой, давно утратившей всякое ощущение реальной жизни и живущей в полной отрешенности от всего, что происходило вокруг. Все время она проводила, бормоча какие-то истории, путая их с другими, смешивая людей и события и не доводя ни одну из них до конца. На самом деле эта старуха вовсе не приходилась Толстяку бабкой. Толстяк выдумал это, стыдясь признаться, что он заботится об одинокой старухе, подобранной им на улице. Заботился он о ней и вправду как о родной бабке, приносил ей еду, часами беседовал с ней, возвращаясь домой как можно раньше, чтобы старуха не чувствовала себя брошенной. Порой кто-нибудь из приятелей, встретив Толстяка, замечал у того в руках кусок материи — не иначе подарок какой-нибудь каброше-франтихе.
— Да нет, это для моей бабки… Она, бедняга, укладывается прямо на грязную землю, одежды на нее не напасешься. Больно уж старая она у меня.
— А она тебе, Толстяк, бабкой-то приходится по отцу или по матери?
Толстяк сроду не знал ни матери, ни отца. Но у него была бабка, и многие из его друзей ему завидовали.
Простившись с Толстяком, Антонио с Жоакином спускались по Ладейра-да-Монтанья, насвистывая самбу. Улица была пустынна и тиха. Только в одном тускло освещенном окошке женщина развешивала пеленки новорожденного, а в глубине комнаты мужской голос уговаривал:
— Сыночек… сыночек…
Жоакин кивнул головой в сторону окна:
— Этот завтра заснет на работе. Нянчит по ночам ребятенка…
Антонио Балдуино не отозвался. Жоакин продолжал:
— Ничего не меняется. Да и зачем?
— Ты про что?
— Не меняется…
Антонио, думавший про свое, спросил:
— А ты заметил, какой славный парень наш Толстяк?
— Славный? — Жоакин не находил в Толстяке ничего особенного.
— Да, он добрый. Он хороший человек. Он держит открытым глаз милосердия.
Теперь промолчал Жоакин. А потом вдруг расхохотался.
— Чего ты ржешь?
— Да так. И я теперь уразумел, что наш Толстяк — отличный парень.
Какое-то время они спускались молча. Антонио Балдуино вспоминал макумбу, лысого белого человека, который объехал весь мир. Он так торопился уйти, уходил чуть ли не бегом. Антонио Балдуино представил себе, что этот человек — Педро Малазарте. Ведь он так поспешно ушел, почти убежал, потому что заметил, что негры его стесняются. Потом Антонио вспомнил про Зумби из Палмареса. Если бы нашелся тогда еще один такой Зумби, старика негра не посмели бы избивать плетью. Он, Антонио, будет бороться. И нечего стыдиться белых. Человек тогда человек, когда он со всеми вместе. И может так случиться, что этот белый в один прекрасный день напишет куплеты о нем, Антонио Балдуино, героические куплеты, в которых будут воспеваться приключения негра — свободного, веселого, дерзкого и храброго, как семеро храбрецов.
Подумав об этом, Антонио Балдуино развеселился и со смехом сказал Жоакину:
— Знаешь что, Жоакин? Не я буду, коль эта негритяночка моей не станет…
— Какая негритяночка? — живо заинтересовался Жоакин.
— Мария дос Рейс… Она тоже давно уж на меня поглядывает…
— Какая же это Мария?
— Да та, которую выбрал Ошала. Она в первый раз на макумбе.
— Смотри, Балдо, осторожней. У нее ведь есть жених-солдат. Не зарывайся.
— Подумаешь… А ежели мне самому охота… Буду я еще об ее солдате беспокоиться. С негритяночкой мы поладим, это точно… А солдат — пусть наперед не зевает…
Жоакин и без того был уверен, что Антонио Балдуино захороводит мулаточку, наплевав на солдата, но его тревожила возможность стычки с военным, и он еще раз предостерег:
— Оставь-ка ее лучше в покое, Балдо…
Он забыл, что жизнь Антонио Балдуино должна быть воспета после его смерти в куплетах АВС, а все герои подобных куплетов всегда любят юных девушек, с которыми они встречаются под покровом ночи, и ради них готовы драться даже с солдатами.
Они шли по нижнему городу. Город спал. Ни одной живой души — даже подраться не с кем. «Фонарь утопленников» был на замке. Улицы словно вымерли: хоть бы каброша какая-нибудь попалась — позабавиться на пляже… Все закрыто — негде горло промочить. Приятели уже притомились, Жоакин зевал во весь рот. Они свернули в переулок и наконец увидели парочку — похоже было, что эти двое тоже только что повстречались. Жоакин толкнул Антонио в бок:
— Этому повезло…
— Не робей: была ваша — будет наша…
— Да они уж сговорились, Балдо…
— Не беда — сейчас мы его обставим…
Одним прыжком Антонио Балдуино приблизился к мулатке и дал ей с размаху такого тумака, что та упала.
— Ах ты, сука… Я надрываюсь, вкалываю, а она тут с кобелем снюхалась… Тварь бесстыжая, ну погоди, ты у меня еще получишь…
И он повернулся к мулату. Но прежде чем Антонио заговорил с ним, тот сказал:
— Так она твоя сожительница? Я ведь не знал…
