степень ее запущенности, выписывал рецепт, вкладывал в руки законодателей скальпель, щипцы и план операции. Только свод законов, издание которого – патриотический долг законодателей, свод законов, устанавливающих абсолютную расовую сегрегацию, может еще удержать родину на краю бездны, куда увлекает ее «ведущее к деградации и дегенерации» смешение рас.
Такой свод законов, регламентирующий статус негров и метисов, может иметь в своей основе два вида мероприятий.
Первое – изоляция негров и метисов в специально отведенных для этого географических районах; профессор Нило Арголо назвал эти районы: Амазония, Мато-Гроссо и Гойас. Прилагаемые к брошюре карты не оставляли никаких сомнений относительно того, что за места он отвел бы «цветным». Правда, выбор района не носил окончательного характера, задача состояла пока лишь в том, чтобы содержать «низшую расу», «загрязняющий этнический компонент», отдельно от населения страны, пока не будет подобрана постоянная резервация. Профессор не исключал возможности приобретения правительством каких-то земель в Африке, где можно было бы разместить черное и смешанное население Бразилии. Что-нибудь вроде Либерии, не повторяя, разумеется, ошибок Соединенных Штатов Америки. Из Бразилии негры и метисы должны быть высланы, по возможности все сразу и на веки веков.
Второе мероприятие, проведение которого в жизнь не терпит никаких отлагательств, – запрещение браков между белыми и черными, причем под «черными» имеются в виду все, в ком есть хоть капля африканской крови. Только полный и категорический запрет может положить конец пагубному смешению рас.
В общем, прожекты и тезисы, написанные «незаслуженно забытым», пронафталиненным слогом, казались на первый взгляд заведомой чушью. Тем не менее нашлись газетчики и даже парламентарии, которые их приняли всерьез, и в 1934 году, по случаю созыва Учредительного собрания, кое-кто извлек на свет божий писания профессора Арголо, изданные под заголовком «Введение в изучение Кодекса национального спасения».
Давно уж Педро Аршанжо не давал воли гневу. После того как полковник Гомес отказал его крестнику Тадеу, ни одно событие не пробудило в местре Аршанжо таких сильных эмоций. Борясь с произволом комиссара Педрито, он болел душой, видя погромы, аресты, убийства, но сохранял сдержанность и мягкость в обращении, характерную для его зрелости и подступающей старости. Вежливый, обстоятельный, напористый и точный в действиях, когда приходилось действовать, мягкий и покладистый в быту, веселый сотрапезник, отзывчивый и добрый – таков был в ту пору Педро Аршанжо. Но брошюра Нило Арголо вывела его из себя, ему пришлось облегчить душу руганью: «Старый педераст, идиот, безмозглая скотина, сволочь!»
Все еще кипя негодованием, он направился к Забеле, которая к тому времени совсем обезножела, передвигалась в кресле на колесах и сильно одряхлела. Педро Аршанжо так никогда и не узнал, сколько ей лет. Когда он познакомился с ней четверть века назад, она уже выглядела достаточно немощной и старой, видно было, что за плечами у нее долгая жизнь, прожитая бурно, без удержу, без оглядки… И еще лет десять Забела оставалась такой, какой он впервые ее увидел в «Лавке чудес», – любопытной, вечно суетящейся, неугомонной. Временами она казалось чуть ли не девчонкой, столь жизнелюбивой была экс- принцесса Реконкаво и экс-королева Парижа.
Ревматизм в конце концов утихомирил ее, положил конец ее живости. Боль грызла Забелу, только уколы и спасали. Больная поносила врачей, доходила порой до исступления. И все же не сдавалась, продолжая ковылять по улице из конца в конец для моциона, пока ноги совсем не отказали. Что поделаешь, пришлось сесть в кресло-каталку, присланное из Сан-Пауло профессором Силвой Виражей, который узнал о ее беде из писем Педро Аршанжо. Но все равно желчной старухой графиня не стала. Воркотня ее была кокетством, а не нытьем – чем еще старухе покрасоваться? До последнего дня сохранила она ясность ума и присутствие духа. Жить хотела, но боялась старческого маразма – как бы не превратиться в «полоумную, дурочку, над которой все потешаются». «Если я свихнусь, – говорила она Педро Аршанжо, – раздобудьте на факультете яд, что убивает сразу, и дайте мне так, чтоб я не догадалась'. Сколько же ей лет? Девяносто, если не больше.
Приход любого гостя был для нее праздником, приход такого гостя, как Педро Аршанжо, – вдвойне, с ним она могла говорить часами, спрашивала, как там дела у Тадеу и Лу – «эти бесстыдники совсем ничего не пишут». Правда, что Гомесы с ними помирились? Пока жива была Эуфразия, обо всем можно было узнать. Но та отдала богу душу, и теперь самые сногсшибательные новости узнаешь лишь случайно: тут как-то дальний родственник, житель Рио, был проездом в Баии, зашел навестить, награди его господь за доброе дело! Этот самый родственник, кузен Жувенсио де Араужо, страховой агент, видел в столице семейство Гомесов в полном сборе: Эмилия, полковник, Лу и Тадеу. Прогуливались по Копакабане в самом что ни на есть добром согласии. Непреклонный полковник сам представил Тадеу страховому агенту: «Мой зять доктор Тадеу Каньото, инженер группы, занятой урбанизацией Рио-де-Жанейро». Полковник явно гордился зятем, шел с ним об руку. Аршанжо подтвердил известие о примирении. Узнал он о нем, правда, не от Тадеу и Лу, от них давно не было писем. Он повстречал Астерио, брата Лу, вернувшегося из Соединенных Штатов. Тот охотно рассказал все, что ему было известно о молодой чете, в том числе и про капитуляцию полковника. Тот, как узнал о беременности дочери, помчался в Рио. К сожалению, ребенка сохранить не удалось – преждевременные роды. А в остальном – полное благополучие, радужные надежды. «Тадеу – вы, конечно, в курсе событий – делает блестящую карьеру, оказался первоклассным градостроителем, куда до него полковнику Гомесу». Тут молодой человек подмигнул и расхохотался; симпатичный малый, живет в свое удовольствие, о работе и не думает.
А не кажется ли Педро, что Тадеу проявляет неблагодарность? – спросила Забела. Неблагодарность? Тем, что не пишет? У него работа, важные дела, времени не хватает. Да и сам он, Педро Аршанжо, писать не любитель. Забела глянула ему в глаза: «Ну и хитрец этот мулат – нипочем не узнаешь, что у него на душе».
Педро Аршанжо читал ей вслух, она вспоминала стихи, спрашивала о новостях, за компанию выпивала рюмочку ликера. Старуха плевала на строжайший запрет врачей – что сделается от капли!
На сей раз он пришел к Забеле просить разрешения на обнародование в книге, которую он готовил к печати, полученных от нее за двадцать лет сведений о баиянских знатных семействах, что так кичились своими предками, в жилах которых якобы не текло ни капли негритянской крови. Показал ей брошюру профессора Нило Арголо: негров и метисов – в Амазонию, в селву, на съедение москитам и болотной лихорадке, в сплетение рек и речушек, в топи Мато-Гроссо.
– И не оставить ни одного, чтоб рассказал, как все это было… – смеялась Забела, морщась – ей больно было смеяться.
Педро Аршанжо тоже рассмеялся, старуха развеяла его дурное настроение.
– Нило Арголо – червяк, инфузория, un sale individu[106], скотина скотиной. Пишите книгу, сын мой, выкладывайте всю подноготную, да поскорей, чтоб я перед смертью вволю посмеялась de ces emmerdeurs [107].
Педро Аршанжо вернулся к жесткому рабочему режиму, он спешил выполнить просьбу Забелы: «Хочу
