— Да, — сказала Тали, ощутив слабость в ногах, будто вся ее энергия ушла на короткое простое слово.
Монахи переглянулись. Хотел бы я знать, о чем они сейчас разговаривают, подумал Аббад, не пытаясь уже скрывать ни свои мысли, ни желания, ни тревогу свою, ни грусть, ни любовь к Тали, как бы это чувство ни называлось на физическом жаргоне.
Вы должны мне помочь, молил он, полагая, что всякая его мысль становится известна старшим прежде, чем он успевает додумать ее до конца. Нет времени. Совсем нет времени. Да, он виноват. Только он и никто больше. Он медлил, а в это время энергия его подсознательных эмоций, энергии его необдуманных решений, энергии идей, приходивших ему в голову, энергии его споров и мысленных столкновений с реальностью переливались во Вселенную Мечника, заполняли ее, заставляли расширяться быстрее и уже так ее наполнили, что разрыв стал неизбежен, мог произойти в любой момент… сейчас, когда монахи медлят…
И если Вселенная Мечника погибнет…
— Каждый человек, — сказал Сатмар, — это целая вселенная. Каждый. Каждый создает себе мир — после второго посвящения это неизбежно. Возникая в подсознании из кокона собственной идеи, мир этот расширяется, создавая пространство-время нашей памяти. Разве ты один ощущаешь в себе вселенную?
— Личная вселенная есть у каждого. Конечно. Но в моей Вселенной возникла разумная жизнь. Разве таких вселенных много?
— Нет, — сказал Сатмар. — Твой опыт — единственный в своем роде.
— Я в долгу перед разумом, который создал. Они мыслят, как мы. Они материальны. У них есть душа. Идеи. Да, это моя внутренняя Вселенная, и потому материя там отделена от духа, а дух — от порождающих идей. Они не могут создавать материальное из духовного, не могут конструировать идеи из материи и материю из мысли. Этого они лишены. Но они живут, страдают, любят, и для них любовь не равнозначна физическому резонансу, они не достигли этого понимания, и, наверно, в том их счастье.
Почему-то Аббаду стало легко произносить слова вслух, звуки соединялись и создавали гармонию, в воздухе комнаты зазвучала музыка, которую Аббад никогда не слышал — его музыка, музыка его души.
— Они ощущают себя, но что они знают о Вселенной, в которой возникли? Для них я — Создатель, Бог…
— Бог, — повторила Асиана. Слово взлетело знаком вопроса и застыло, покачиваясь, под самым потолком.
Аббад проследил взглядом за конструкций, которую создала Асиана, и сказал:
— Нет, не так. Создатель для нас — такое распространенное понятие, что не требует не только объяснений, но даже название является лишним, достаточно внутреннего понимания. А для них… для тех, кто живет на планете, которую они называют Землей… для них Создатель, Творец, Бог — это высшая сила, абсолют, нематериальная сущность, обладающая бесконечными возможностями и бесконечной мудростью. Бог всемогущ и всеведущ. Бог создал их мир из хаоса. Бог следит за каждым из них. Бог дал им свободу воли. Они молятся мне. Молятся — понятие, для нашего мира не знакомое, молитва существует лишь во мне, в них, это то, что нас связывает, и то, что нас разделяет…
— Значит, — сказал молчавший до сих пор Крамус, — они все же способны переводить материальную мысль в духовную форму? Разве не это является сутью молитвы, судя по твоему описанию?
— Нет, — покачал головой Аббад. — Три мира разделены для них, и лишь я, ощущая призывы, могу помочь кому-то время от времени пересекать эти границы.
— То есть, без тебя они… — начала Асиана, но Аббад перебил ее, потому что она коснулась самого сокровенного, и он не мог позволить ей произнести фразу до конца, сообщить кощунственной для него мысли атрибут материальности, с которым потом трудно будет что-то сделать.
— Нет! — воскликнул он, и трое монахов направили на него осуждающие взгляды, от которых решимость Аббада начала испаряться, как вода под лучами Аргидды.
— Нет, — повторил он, справившись с нападением, которое было естественной реакцией на его слова, нуждавшиеся в объяснении. — Все наоборот! У каждого есть своя внутренняя вселенная, но в моей возникли они, разумные, и для них я стал Богом, на которого можно надеяться, которому можно молиться, чтобы он совершил вместо них то, что они сами совершить не в силах… С этим я еще мог смириться, я не вмешивался, лишь чувствовал в себе их духовную жизнь и наблюдал за жизнью материальной. Но сейчас…
Аббад запнулся, он хотел описать словами то, что почувствовал, когда понял: темная энергия заполняет созданный им мир. Он полюбил Тали, возник резонанс, ощущение счастья, бесконечного и неостановимого. Он стал лучше и решил: все темное, что было в нем, исчезло, растворилось в бесконечном пространстве идей, он радовался этому, как мальчишка, впервые ощутивший способность перемещаться между звездами и галактиками. Тали была рядом, они были вместе… а его темная энергия заполняла внутреннюю Вселенную, заставляла ее расширяться быстрее и вела к трагедии.
— Когда я это понял, — сказал Аббад, — было поздно что бы то ни было предпринимать.
— Ты Бог своего мира, — с оттенком удивления произнес Сатмар. — Ты всемогущ и всеведущ. Что значит — поздно? Ты можешь перекачать свою темную энергию…
— Не могу, — мрачно сказал Аббад. — Для них я Бог, но вы-то знаете, что я еще не прошел высшего посвящения и…
— Да, — с сожалением сказала Асиана. — Это верно.
— Верно, — с сожалением произнес Сатмар. — Ускорить третье посвящение невозможно.
— Невозможно, — подтвердил Крамус. — Ты прав: закон сохранения энергий Тиуса-Лонгера не позволяет. Значит…
— Значит, — заключил Аббад, — есть лишь одна возможность спасти этих людей. Их Вселенную. Значит, мое решение правильно, и вы с ним согласны. Я должен умереть.
— Бог не может умереть… — это была мысль Тали, с трудом различимая в перенасыщенном рассуждениями воздухе комнаты.
— Я должен умереть, — повторил Аббад. — Мое материальное тело исчезнет из мира, моя материальная энергия соединится с духовной и рассеется в пространстве идей. Тогда и темная энергия из моей Вселенной вернется к начальному состоянию — согласно упомянутому закону сохранения Тиуса- Лонгера.
— Ты прав, — сказал Сатмар.
Я прав, — подумал Аббад. Нет другого выхода. Нет альтернативы, если он хочет спасти Натаниэля Мечника и его уродливый, безумный, страстный, неповторимый, радостный мир.
Так получилось. Бог должен умереть, чтобы созданные им творения продолжали жить.
— Бог должен умереть, — медленно проговорил Сатмар, прочитав, конечно, простую мысль Аббада. Он перевел взгляд на Тали, которая стояла в стороне от скрещения слов. Ее настроения и желания были монахам понятны, Сатмар лишь кивнул, ощутив стремление девушки поступить так, как нужно ее любимому.
Аббад так решил. И я могу только сказать «да».
— Без вашей помощи, — произнесла Тали вслух, — Аббад не сумеет выполнить задуманное.
Тали хотела думать «нет, нет»… но из пространства идей, где ее связь с Аббадом была неразрушима, проецировалась только одна мысль: «да, да, да»…
— И не осталось времени на раздумья, — добавил Аббад. — В любое мгновение моя Вселенная может исчезнуть.
— Велика ли беда, — пожал плечами Сатмар. — Создашь другую, в Большом взрыве родится новая…
— Нет! — воскликнул Аббад и шагнул, пересекая грань, отделявшую его от монаха.
— Простите, — пробормотал он, отступая, и добавил, тщательно артикулируя, как того требовал ритуал на этой, последней, как ему казалось, стадии разговора: — Новая вселенная возникнет в Большом взрыве, когда разорвется Вселенная Мечника. Но человек погибнет… Человечество. Семь миллиардов разумных. Таких, как мы.
— Таких, как мы, — повторил Сатмар, сомневаясь.
