О чем думала королева?

парадного, мы попрощались… в щечку, и он ушел, а я… мне почему-то стало страшно входить в собственный подъезд. Я часто возвращалась домой после десяти, и ничего, а тут вдруг…

— Извините… Это было еще до…

— Десятого августа? Конечно. И я решила позвонить по мобильнику папе, чтобы он за мной спустился. Достала телефон из сумочки и… Что-то произошло, я до сих пор не знаю, что это было и было ли вообще. Стало темнее… На улице фонари горели, конечно, но мне показалось, что они… не такие. Не знаю, как вам это объяснить. Я не могу сказать, что этот фонарь стал ярче, а тот погас… нет, я и сейчас, вспоминая детали, не скажу, что именно изменилось… может, на самом деле — ничего, но ощущение было таким, будто эта улица — не моя, и дом не мой, и… не смейтесь, пожалуйста, небо тоже не мое, понимаете? Звезды. Другие. Обычно их не видно из-за уличного освещения… так, тусклые какие-то блестки… А тут… Я подняла голову — звезды, миллионы, так мне показалось, светили так ярко, будто фонари их раздражали, и они хотели… Не улыбайтесь так…

— Нет, я вовсе… Что было дальше?

— Ничего. Я опустила голову, потому что звезды меня ослепили… будто смотришь на солнце. И все встало на свои места: и дом мой, и фонари, и снег под ногами. И телефон в руке — я так и не успела набрать номер. Я опять посмотрела вверх: звезды были тусклыми и почти невидимыми. Как обычно. Ничего не осталось — только шок, сердце у меня колотилось, как у Буратино.

— У Буратино разве было сердце?

— Конечно! Неважно. Я позвонила папе, он спустился, и… собственно, вот. Все. Что скажете?

— Больше с вами ничего подобного не случалось?

— Никогда.

— Вы, конечно, ждете, что я воскликну: как же, классический пример единичного явления! Та самая точка на графике, которая может означать что угодно. Да? Так я вам скажу: нет. К сожалению. То есть, не то чтобы определенно «нет», но и «да» сказать тоже невозможно. Вам могло просто показаться.

— Мне не показалось!

— Конечно. Вы в этом уверены. Тысячи людей уверены в том, что видели пришельцев своими глазами. Некоторые уверены, что с ними разговаривали. Кое-кто даже побывал в тарелочках… Психика — штука сложная, очень трудно отличить реально виденное от пригрезившегося. Может, с вами действительно случилось ЭТО, а может, какой-то подсознательный выброс…

— Который тоже не мог быть ниоткуда, если я вас правильно поняла. Да? Если мне показалось… согласна, могло и показаться… страх, стресс… самое интересное: я не могла и не могу понять, почему страх возник именно тогда, я же говорю вам: я сто раз возвращалась в это время, и никогда… А в тот вечер…

— Ну да, почему-то испугались. Из-за испуга вам и…

— Послушайте, Игорь! Может, я чего-то все-таки не понимаю? Вы только что рассказывали мне о важности единичных явлений. Говорили о девушке, которая ниоткуда не появилась и ушла в никуда. Это для вас факт? А когда я рассказала о почти таком же случае, вы меня убеждаете, что мне померещилось. А вам — нет? А тому прибору, который в вашем эксперименте фиксировал какую-то несуществующую точку? Может, ему померещилось тоже? Почему в одном случае…

— Ира, не возмущайтесь так! Я всего лишь хочу, чтобы вы поняли, как это сложно, и как в первое время казалось мне ненадежным. Действительно, почему я своим впечатлениям доверяю, а вашим — нет? Поймите, своим я не доверяю тоже. Одиночное наблюдение — точка на графике, которая сама по себе действительно ничего не значит. Ошибка. И моя девушка — ошибка. И ваши звезды. Все, что выбивается из нормального течения физического времени. Так вот: идея моя, та, что всю ту ночь не давала мне покоя и к утру привела к тому, что я решил… Да, я решил к утру, что изобрел новую науку.

— Открыли…

— Изобрел. Науку невозможно открыть. Открыть можно то, что существует в природе, но прежде было нам не известно. А науку придумывают люди, чтобы систематизировать, описать, понять, использовать. Неизвестная точка на графике — открытие. Звезды, которые вы видели в тот вечер — если бы вам удалось доказать то, о чем мы оба сейчас подумали, — это тоже было бы открытием. Возможно — выдающимся. А я изобрел новую науку.

— Эвереттическую эрратологию.

— Сейчас она так называется, да. Тогда и названия я никакого, понятно, не придумал, и с теорией Эверетта не связал никаким боком, совсем о другом думал. Единичное наблюдение, откатившаяся точка в эксперименте, пропавшая девушка… это все ошибки. Так считалось. Ошибки прибора, ошибки зрения, ошибки восприятия, ошибки интерпретации… Таких ошибок за многие века накопилось столько… Миллионы, миллиарды! Для любой статистики более чем достаточно. Но кто этим занимался? Собрать все не укладывающиеся в графики точки, собрать все странные единичные события вроде моей Тины или ваших звезд над головой… Какой обширный материал, если свести его вместе и понять… Ошибки, да. Что если собрать все ошибки, объединить и исследовать системно — не возникнет ли новая, совершенно нам не известная закономерность? Закономерность ошибок? Закономерность единичных точек? Вот… Хотите еще кофе?

— Обязательно. Никогда не пила такой вкусный… Вы в него что-то добавляете? Какой-то привкус…

— Чуть-чуть корицы. Самую малость. И кое-какие мысли, естественно, как же иначе. Без сахара, кстати, вкуснее. Сахар отбивает…

— Спасибо. Вы говорили о…

— Да, после той встречи я насобирал чертову прорву единичных точек — это оказалось даже проще, чем я думал вначале. Достаточно было поднять научные журналы, посмотреть статьи по экспериментам, поговорить со знакомыми, попросить их сообщать об этих «отлетах», они, конечно, не понимали, зачем мне это надо, я отделывался нелепыми объяснениями, вроде того, что подбираю материал для нового сборника «Физики шутят»… срабатывало… чем нелепее объяснение, тем оно охотнее воспринимается на веру. Если объяснение выглядит логичным, то вы попросите его обосновать и еще будете критиковать недостаток здравого смысла, а к бессмысленному объяснению претензий не возникает: либо вы его принимаете, либо нет. Обычно принимали. И количество файлов росло… бывало, по десять в день, одно время — буквально как снежный ком… На какое-то время я все забрасывал… занимался обработкой собственных наблюдений, никто с меня этого не снимал, моя научная тема называлась: «вспыхивающая активность в короткопериодических двойных системах с маломассивным главным компонентом».

— Знаю. Это есть на сайте. У вас и кандидатская так называлась.

— Запомнили? Да. Как раз тогда я и для диссертации собирал материал, мои единичные точки складывал в общую кучу. Потом был день, когда я сказал себе: «все, точек накопилось достаточно, пора разбираться». Но это произошло… То есть, я хочу сказать: остановиться можно было днем раньше или месяцем позже. Но в тот день произошло то, что ваш Юнг назвал бы синхронистичностью.

— Погодите, о чем вы?

— Тогда я подумал — вот еще одно единичное событие, совсем не связанное… Потом понял, что это не так, но — потом…

— Игорь, давайте по порядку, хорошо? Я ничего не поняла.

— Сначала я тоже… Ладно. Значит, ее звали Зоя.

— Зоя? Вы говорили — Тина.

— Зоя… Мы вместе учились — с восьмого класса по десятый. Кочетовы получили квартиру в нашем доме, через подъезд… Мы довольно много времени проводили вместе, но, как это бывает… я ее просто не замечал, почему-то это обычное дело: засматриваешься на девушек, влюбляешься, страдаешь, а рядом такая же девушка, далеко и ходить не надо, и вот не воспринимаешь в упор. Зоя ко мне приходила каждый день: уроки сделать, маме что-то принести, мама моя болела, отец весь день на работе, вот она… После школы я поступил в университет, а Зоя не стала учиться дальше, ей было не интересно, и она пошла работать — секретаршей в офис недалеко от дома. Забегала уже не каждый день, но два раза в неделю точно. Мама мне как-то сказала: «Почему ты на Зоечке не женишься? Она тебя любит». Я отмахнулся — смешно было слышать… Любит? Нет, это слово — и Зойка… И вот однажды…