начали танцевать какой-то причудливый, удивительный танец. Луна поочередно выхватывала нас из тьмы — мы окунались то в свет, то во мрак, — и с каждым новым поворотом лица Мины и Скеллига все больше походили на серебряные маски. Глаза западали, глазницы зияли чернее, пронзительней. Мне вдруг захотелось вырвать руки, разорвать круг, но Скеллиг держал меня цепко.
— Не останавливайся, Майкл, — шепнул он.
Их взгляды пронзали меня насквозь.
— Не надо, — подхватила Мина. — Не останавливайся.
И я не останавливался. И вдруг почувствовал, что улыбаюсь. Мина со Скеллигом тоже улыбались. Только что мое сердце металось в груди, теперь оно застучало мерно и ровно. И я почувствовал, что сердца Скеллига и Мины бьются в унисон с моим. И дышали мы в унисон. Мы словно слились, превратились в единое существо.
Я уже не различал голов — только огромные силуэты, то черные, то серебряные, то черные, то серебряные. Половиц под ногами я тоже не чуял. Только ладони, их ладони в моих, за спиной у Мины мне почудились крылья, и в тот же миг я отчетливо ощутил перья и тонкие хрупкие косточки крыльев за спиной у самого себя. Вдруг всех нас разом подняло, оторвало от пола. Мы кружили под высокими сводами чердака в старом заброшенном доме на Вороньей улице.
А потом все вдруг кончилось. Как куль я свалился на пол подле Мины. Скеллиг присел рядом на корточки, погладил нам головы.
— Теперь идите домой, — проскрипел он.
— Но как вы стали таким? — не выдержал я.
Он прижал палец к губам.
— Совы и ангелы, — прошептал он и предупреждающе поднял руку, не давая нам заговорить снова.
— Помните эту ночь! — сказал он тихо и торжественно.
И мы тихонько ушли с чердака. Спустились по лестнице. Распахнули дверь с надписью 'Опасно для жизни' и шагнули в ночь. На крыльце мы на мгновенье замерли.
— С тобой это тоже… случилось? — спросил я шепотом.
— Да. С нами со всеми.
Мы засмеялись. Я закрыл глаза. Опять попытался ощутить за спиной крылья. А потом, раскрыв глаза, попробовал увидеть крылья за спиной у Мины.
— И это будет снова, — сказала Мина. — Снова и снова. Правда?
— Да.
Мы заспешили по домам. Бежали всю дорогу, а остановившись у задней калитки, чтобы отдышаться, услышали папин голос:
— Майкл! Майкл!
Мы встали как вкопанные. А он продирался сквозь дебри нашего сада и перепугано звал:
— Майкл! Майкл!
И вдруг увидел нас, стоящих рука об руку у калитки.
— Ох, Майкл!
Он подбежал, сгреб меня в охапку.
— Мы лунатики, — сказала Мина.
— Да-да, — бормотал я ему в плечо. — Я ничего не помню. Я ходил во сне. Мы лунатики.
Глава 32
Доктор Смертью сидел напротив меня за кухонным столом и держал меня за руки своими длинными узловатыми пальцами. От него пахло табаком. Кожа на тыльной стороне его ладоней вся была в бурых пятнышках. Папа излагал ему знакомую историю: как я вдруг исчез среди ночи и бродил по улицам, словно лунатик. В его голосе до сих пор сквозил испуг — он и вправду очень за меня перепугался. И мне ужасно хотелось его успокоить, объяснить, что со мной ничегошеньки не случилось.
— Я проснулся, а его нет. Я это сразу понял, еще не встав с постели. Когда кого-то любишь, беду чувствуешь каким-то десятым чувством. Верно, Дан?
Доктор Смертью изобразил улыбку, но смотрел по-прежнему непонимающе и колюче.
— Говорите, с ним была девочка?
— Да, Мина. Она увидела его ночью из окна. И вышла на улицу — помочь. Тоже за него испугалась. Так ведь, Майкл?
Я кивнул.
Доктор Смертью облизнулся.
— Мина. У меня такой пациентки нет, — произнес он. — Я ее не знаю.
Он сделал новую попытку улыбнуться.
— Значит, ты лунатик. — Он с сомнением вздернул брови. — Это правда?
Я смотрел прямо, не отводя глаз.
— Да, правда.
Он сверлил меня взглядом — холодным, бесстрастным. А сам — бледный как смерть. Уж у него за спиной крылья не вырастут.
— Дай-ка я тебя осмотрю.
Я встал, подошел поближе. Он посветил мне в глаза крошечным фонариком: сначала в один, потом в другой. Потом посветил в уши. Он дышал прямо мне в лицо. От него пахло одеколоном. Потом он задрал мне рубашку и принялся прослушивать спину и грудь стетоскопом. Руки у него были какие-то липкие.
— Какое сегодня число? — спросил он вдруг. — Какой месяц? Как зовут нашего премьер-министра?
Папа смотрел на нас и нервно покусывал губы.
— Умница, — пробормотал он, когда я без запинки ответил на вопросы.
Доктор Смертью взял меня за подбородок, приподнял.
— Ты ничего не хочешь мне рассказать?
Я покачал головой.
— Не робей. Мы с твоим отцом тоже это проходили. Такой период у всех бывает.
Я снова покачал головой.
— Крепкий, здоровый парень, — постановил доктор. — Теперь за ним нужен глаз да глаз. — Он хитровато усмехнулся. — Чтоб из кровати по ночам не выпрыгивал.
Он притянул меня к себе.
— У тебя сейчас непростое время. Внутри, в организме, все меняется. И окружающий мир порой кажется безумным и зловещим. Но ты все одолеешь.
— А Эрни вы лечили? — спросил я.
Он явно не понял, нахмурился.
— Эрни Майерса. Того, кто жил тут раньше.
— А, конечно. Этот из моих.
— А он не жаловался на… ну, будто ему что-то мерещится?
— Мерещится?
— Да, всякое. То в доме, то в саду.
Краем глаза я видел, что папа снова нервно кусает тубы.
— Мистер Майсрс был очень болен, — произнес доктор Смертью. — В сущности, он долгие годы был при смерти.
— Я знаю.
— Чем ближе человек к смерти, тем больше меняется его сознание. Оно становится… менее упорядоченным.
— У него тоже было?
