вокруг которой все вертится. Так вот, скажите вы мне — и я вас ясной головой выслушаю: где она, эта точка?..
Он замолчал, устремив на меня пытливый взгляд. Но едва только я вознамерился заговорить, как он встрепенулся и выставил ко мне обе руки ладонями, как бы заграждая путь моим словам:
— Постойте! Подождите немного! — воскликнул он. — Я сказал: «точка». Но ведь надо разобрать как следует, что «точка», где «точка»? «Точка» — что значит в настоящей войне? Она значит: причина, почему война ведется. А почему она ведется? О! Тут мы подошли к вопросу! Возьмите «лист», какой угодно «лист» берите и читайте. Что вы там прочтете! Вы там прочтете одно слово: «славяне». «Русс» ведет войну, чтобы освободить своих братьев славян. Короче — Мессия. Хорошо! Прекрасно! Что лучше!.. Но вот приходят «шкоцым»[2] и говорят: «„Руссу“ такое же дело до славян, как мне до моего старого веника. Просто: „Русс“ воюет, чтобы отнять у „Турка“ его оба моря — Босфор и Дарданелл…» Думаете вы, это все? Не-ет! Приходят еще третьи и говорят: «Ни „Русс“, ни „Турок“ не знают, на каком они свете. Англия их обоих водит за нос. Она и натравила их друг на дружку, чтоб оба остались без сил и чтоб ей потом легче было грабить, что ей вздумается»… Ну, так я вас спрашиваю: кому же тут верить?.. Конечно, у каждого своя голова на плечах, но все же для того, чтобы правильно судить, надо иметь перед собою открытый мир… Вот тут и начинается моя просьба к вам.
— В чем же дело?
— Очень просто: расскажите мне всю теперешнюю политику, с самого начала…
«С самого начала»… Это было не так просто, как казалось моему гостю, который, как я убедился при первых двух словах, не знал даже таких элементарных фактов, что Россия и раньше когда-то воевала с Турцией. Пришлось начать именно «с самого начала».
Сосед слушал меня с напряженным вниманием. Он сидел, потупившись, и только время от времени поднимал на меня свой серьезный, почти суровый взгляд.
Когда я кончил, он несколько минут сидел молча, задумавшись.
— Должен вам признаться — глаза вы мне открыли! — проговорил он негромко, с выражением спокойного восторга. — Гла-аза вы мне открыли! Теперь я вижу открытый мир, вижу начало, имею перед собою открытый «ход». У меня уже теперь являются новые, со-овершенно новые мысли, соображения.
Он как-то сразу успокоился, взял кусок сахару, обмакнул его в чай, прочел молитву, откусил сахару и принялся пить свой холодный чай. Допив его, он опять облокотился и заговорил несколько нерешительно.
— Извините меня, как я понял из ваших слов, вы сами… держите сторону «Русса»… то есть вы тоже считаете, что главная причина войны — славяне. Признаюсь вам, у меня это совсем не укладывается в мыслях. Мне это прямо кажется диким…
— Но оставим это!.. — продолжал он поспешно, видя, что я намереваюсь его перебить. — Оставим это, пойдем дальше. Как я понял, вы еще считаете, что положение «Русса» теперь очень хорошее. Вот против этого я восстаю! Восстаю «вширь и вдоль». Скажу вам откровенно: по-моему-то, «Русс» уже проиграл! — закончил он энергично.
— На каком основании говорите вы это? — удивился я.
Он поднялся, застегнулся и заговорил как-то решительно:
— Что мне сказать вам? Ход войны вам в десять раз лучше знаком, чем мне. Но — считайте меня нахалом, считайте меня дураком, — а я уверен, что победа останется за «Турком». Для меня это ясно как день. И подождите: еще неделя, еще месяц — и вы сами убедитесь в этом…
— Сомневаюсь…
— Сомневаетесь?.. Ну, я вам вот что скажу, — заговорил он с улыбкой. — Дай Б-г, чтоб вы так же скоро убедились, что надо три раза в день Б-гу молиться, как скоро вы убедитесь в победе «Турка».
И, как бы боясь возражений, он поспешно попрощался со мною и ушел.
На следующий день, утром, когда я сидел за чаем, ко мне в комнату вошел мой квартирный хозяин, высокий худой сгорбленный старик лет семидесяти, один из тех несчастных мужей, которые весь свой век проживают паразитами за спиной и в то же время — под башмаком жены, главной работницы. Недалекий, робкий, забитый — он совершенно не чувствовал себя хозяином в доме, где полновластно и деспотично царила его жена, третья по счету, еще не старая женщина. Она весь день проводила в лавке, оставляя дома все под замком, не столько, впрочем, от мужа, сколько от служанки (детей у них не было). Уходя в лавку раньше, чем старик возвращался из синагоги, она часто забывала оставлять ему сахару к чаю. Часто забывала она давать ему обычные две копейки в неделю на нюхательный табак, без которого он, по его выражению, «ходил, как зарезанный гусь». Вообще, она мало церемонилась с ним, часто забывала о его существовании, и только по праздникам, когда он отправлял религиозные обряды, она обращалась с ним лучше, даже с оттенком уважения.
Целый день старик слонялся по дому без дела. Часто он уходил «сидеть» в синагогу. Меня он первое время избегал, встречая меня всегда испуганным взглядом. Однако понемногу он привык ко мне и даже начал захаживать в мою комнату. Визиты его обыкновенно вызывались корыстными мотивами. То ему надо было сделать у меня заем в 2 копейки на табак, то он, при помощи самой тонкой политики, выпытывал у меня: заплатил ли я за квартиру, — вопрос, Б-г весть почему его интересовавший, так как от финансовой части хозяйства он был совершенно отстранен. Чаще же всего заходил он ко мне выпить стакан чаю, но и в этом случае он считал более приличным делать вид, что он случайно зашел.
— Куда это могла деться кружка? — забормотал он про себя, обводя комнату озабоченным взглядом, и остановился глазами на самоваре.
Я хорошо знал, что кружка на своем месте, в кухне, но счел более благоразумным пожать плечами и, после минутного молчания, спросить:
— Не выпьете ли, реб Бер, стакан чаю со мною?
— А?.. Что?.. — встрепенулся старик, быстро обернувшись ко мне и делая вид, что не расслышал моих слов.
Я повторил приглашение.
— Чаю? Нет! Спасибо! Не хочется! Только что пил! — ответил он решительно.
Это входило в программу, и мне предстояло начать упрашивать старика. Но я избрал более радикальный путь.
— Вас, реб Бер, никогда не допросишься выпить чаю! — заговорил я обиженно. — Точно у меня чай «трефной»[3]. Да ведь он в вашей же посуде!.. Право, реб Бер, вы можете иногда ни за что ни про что обидеть человека!..
— Что вы говорите! Б-г с вами! — воскликнул старик почти в ужасе. — «Трэйф»?! Кто говорит: «трэйф»?! Что вы-ы можете сказать! Я просто не хотел чаю!.. Но!.. Но если вам так уж хочется — налейте! Налейте, я выпью! Но что вам может впасть в голову: «трэйф»!..
Все обошлось благополучно, и старик уселся за чаем.
— Скажите, реб Бер, что за человек этот меламед, который учит в хедере, во дворе? — спросил я старика.
— Кто? Мендл Терк?.. — спросил он со старческой торопливостью, оторвавшись от блюдечка и устремляя на меня удивленный взгляд. — Что значит: что за человек? Человек!.. Молодой человек! Набожный молодой человек. Ламдн, большой ламдн. Можно даже сказать: муфлег. Если хотите — даже гоэн[4]…
— Вы назвали его «Терк». Разве это его фамилия?
— Где, фармилье — хэй! — усмехнулся старик. — Вот, просто, ничего… В синагоге его прозвали «турком», так и я, — хэй, знаю я! — так и я, дурак, за всеми так зову его…
— Почему же прозвали его «турком»? — продолжал я спрашивать.
— «Почему прозвали его турком»! Вопрос! Прозвали, ну!.. Вы ведь знаете, что теперь война. Вы ведь «лист» читаете. Ну, когда Мендл стоит за Терка, его и прозвали «терком». Если б он стоял за «Русса» — его бы прозвали «руссом».
Старик почему-то взглянул на меня с видом победителя и принялся за свой чай. Когда я налил ему второй стакан, он слегка отстранил его рукой и заговорил спокойно:
