— новое платье, а может быть, и шляпка, зимой у них будет чем платить за квартиру, и они запасутся картофелем; словом, зиму они проживут спокойно.
По вечерам Том доставал свой инструмент и осматривал его. Кисти и все остальные принадлежности раскладывались на кухонном столе. И тогда к столу подходили оба мальчика и Кэт. Обязанностью Фреда было содержать кисти в чистоте и порядке. Том ощупывал каждую кисть пальцами, а потом водил ею по ладони.
— Это верблюжий волос, — говорил он, беря мягкую кисть из тонкого волоса и протягивая ее Уилу, — Я заплатил за нее четыре доллара восемьдесят центов.
Уил так же, как и отец, водил кистью взад и вперед по ладони, а потом Кэт, в свою очередь, брала кисть и делала то же самое.
— Она такая мягкая, как спинка у кошки! — говорила Кэт.
Уил считал, что она говорит глупости. Он думал о том времени, когда у него будут собственные кисти, и стремянки, и банки с красками, и он сможет показывать их людям, а в голове у него роились слова, которым он научился у отца. Эта кисть «шеперка», а та — «расхлестка». Когда на краску накладывали слой лака, это называлось «наводить лак». Теперь Уил хорошо знал все профессиональные словечки и уже не говорил о работе как разные невежды, которым изредка только выпадает на долю что-нибудь подмалевать.
В этот роковой вечер друзья готовили сюрприз мистеру и миссис Бардшер, которые жили через дорогу от Эплтонов. Тому Эплтону, можно сказать, повезло: он всегда любил такие затеи.
— Вот смеху-то будет! Они только что поужинали, Бил Бардшер уже разулся, а миссис Бардшер моет посуду. Они ничего не подозревают, и тут мы залезем в дом в праздничных костюмах и все сразу как гаркнем, а я еще прихвачу с собой корнет да что-нибудь протрублю. «Что это за бесовское наваждение?» — скажут они. Могу себе представить, как Бил Бардшер соскочит с кровати я начнет ругаться. Он подумает, что какие-нибудь сорванцы нарядились и пришли ему голову морочить. Вы понесете еду, а я сварю дома кофе и, когда закипит, сразу туда отнесу, выберу пару котелков побольше, и такой мы тогда тарарам устроим!
В доме Эплтонов царило необычное оживление. Том, Уид и Фред красили в этот день амбар в трех милях от города; но работали они только до четырех часов, и Том упросил сына фермера свезти их в город. Сам он умылся, а потом выкупался в лохани, которая стояла в дровяном сарае, побрился, словом, привел себя в праздничный вид. Когда туалет его был закончен, он больше смахивал на мальчишку, чем на человека в летах.
Потом Эплтоны уселись ужинать, с тем чтобы в начале седьмого выйти из-за стола. До наступления темноты Том уже не решался показаться на улицу. Нельзя было, чтобы Бардшеры увидели его в таком параде. Была ведь годовщина их свадьбы, и они могли что-нибудь заподозрить. Том слонялся по дому из угла в угол и время от времени поглядывал из окна на дом Бардшеров.
— Совсем как ребенок! — сказала Кэт и засмеялась. Иногда она любила сказать ему что-нибудь такое.
И вот Том поднялся наверх, достал свой корнет и заиграл на нем так тихо, что внизу было еле слышно. На этот раз даже нельзя было разобрать, как плохо он играет, не то что на Мейн-стрит, когда ему в духовом оркестре приходилось исполнять какой-нибудь пассаж соло. Сидя у себя, в комнате наверху, Том задумался. Когда Кэт над ним подтрунивала, ему казалось, что перед ним его покойная жена. В глазах Кэт светилась такая же застенчивая и в то же время насмешливая улыбка.
И верно, ведь после смерти жены он сегодня в первый раз идет в гости. Люди, может быть, считают, что ему следовало бы еще посидеть дома, что так оно было бы приличнее.
Во время бритья он порезал подбородок, выступила кровь. Немного погодя он спустился на кухню и, поглядев на себя в зеркало, висевшее над раковиной, смочил водой кончик полотенца и вытер им кровь с лица.
Уил и Фред стояли тут же.
Уил призадумался, да и Кэт, кажется, тоже; «Может быть… В самом деле, могло же ведь это быть. Ну да, в такую компанию, куда приглашали только тех, кто постарше, могли прийти и местные вдовушки».
Кэт не хотела, чтобы посторонняя женщина хозяйничала у нее на кухне. Кэт ведь шел уже двадцать первый год.
«Да и ни к чему все эти разговоры о „детях-сиротках“, которые Том, чего доброго, там заведет». Фред — и тот об этом подумал. В доме поднималась какая-то волна недовольства Томом, но волна эта шла едва слышно, будто наползая на плоский песчаный берег.
«Да, туда могут прийти разные вдовы, а возвращаются с таких гулянок всегда парочками».
Одна и та же картина рисовалась и Кэт и Уилу: уже далеко за полночь, и они глядят из окошка верхнего этажа дома Эплтонов. Гости выводят вереницей из парадной двери дома Бардшеров, а сам Бил Бардшер стоит в дверях и провожает их. Он в праздничном костюме, стало быть сумел на минуту ускользнуть от гостей и переодеться.
И вот парочки выходят из дома. Взгляните-ка на эту женщину — это же вдова Чайлдерс. Два раза она была замужем, обоих мужей похоронила и живет теперь одна там, на Моми-пайк. Неужели в ее возрасте ей нестыдно так себя вести? И вообще, удивительное дело: двух мужей пережила, а сама ничуть не постарела и не подурнела. Впрочем, кое-кто уверяет, что и при жизни своего последнего мужа она…
Правда это или нет, мы не знаем, но чего это ради она так развязно себя держит? Сейчас вот свет падает ей на лицо, и слышно. Как она говорит старому Билу Бардшеру:
— Спокойной вам ночи, приятных снов!
«Да, этого только и остается ждать, раз отец сам себя уважать не научился».
А вот и Том, этот старый дурак; как мальчишка, он выпрыгнул из двери и догоняет уже миссис Чайлдерс. «Можно вас проводить?» — спрашивает он, а вокруг все улыбаются и хихикают, будто уже что-то знают. Просто дрожь берет, как на все это поглядишь.
— Ну-ка наливайте кофе! Кэт, ставь котелки на огонь! Того и гляди, весь народ соберется! — каким-то не своим голосом крикнул Том и засуетился, выведя обитателей дома из круга обступивших их мыслей.
Вот что произошло. Как только стемнело и люди столпились во дворе перед домом Эплтонов, Тому взбрело в голову взять оба полных котелка и свой корнет и нести все сразу. Как будто нельзя было потом вернуться за кофе! Вся компания уже собралась; было совсем темно. Кто-то тихонько перешептывался и пересмеивался, как обычно бывает при таких затеях. Но вот Том высунул голову за двери и крикнул: «Пошли!»
А потом он, должно быть, совсем обезумел: кинулся на кухню, схватил оба больших котелка, одновременно, держа в руках и корнет. Он, конечно, оступился в темноте на дорожке и, конечно, пролил на себя, весь этот кипящий кофе.
Это была страшная картина. Потоки кипящей жидкости просочились под его плотный костюм; он лежал и во весь голос кричал от боли. Какая тут поднялась суматоха! Он корчился и кричал, а все метались около него в темноте, как сумасшедшие.
А вдруг этот чудак Том решил в последнюю минуту разыграть их всех? С ним ведь это бывает! Посмотрели бы вы на него как-нибудь в субботу вечером в кабачке Элфа Гайгера: он там изображает, как Джо Дэглас садится на сук, а потом начинает его пилить. Нет, вы бы только на рожу его взглянули, когда сук под ним вдруг начинает трещать. Вы бы померли со смеху!
Но что же это такое? Боже, ты мой! Кэт Эплтон уже срывает с отца костюм, плача и причитая, а Уил Эплтон отгоняет толпу.
— Видите, с человеком плохо! Что же это такое? Боже ты мой! Бегите скорей за доктором. Том ошпарился! Вот ужас-то!
В начале октября Уил Эплтон сидел в вагоне для курящих местного поезда, который, курсирует между Кливлендом и Буффало. Ехал он в Эри, в Пенсильванию, а на поезд сел в Эштабуле, в штате Огайо. Ему трудно было бы ответить на вопрос, почему именно он ехал в Эри, и все-таки он ехал туда, ехал, чтобы искать работу где-нибудь на заводе или в доках. Может быть, Эри была просто причуда: возьму вот и поеду в Эри! Эри ведь был меньше, чем Кливленд, или Буффало, или Толедо, или Чикаго, или какой-нибудь другой большой город, куда люди едут искать работу.
В Эштабуле он вошел в вагон и занял место рядом с низеньким старичком. Костюм на Уиле помялся и
