дочь за дверь. — Найди ему все, что ему нужно!
— Где?
— Понятия не имею! Ищи. — И когда Тамара вышла, накинулась на мужа: — Ты все знаешь, как надо. Ты образцовый, непогрешимый, ты даже рояль перевез, вместо того чтобы продать его и купить порядочную мебель.
— Но как же я и без рояля? — ахнул Соломатин.
— Что ты, Святослав Рихтер? Ты учитель пения. — В голосе Клавдии Петровны звучало пренебрежение. — И еще бессребреник. Частные уроки не даешь. Тебе деньги не нужны, ты их презираешь, как все, кто не умеет зарабатывать!
— Как тебе не стыдно, Клава!
— Это мне-то стыдно? Я тяну на себе весь дом, а ты распеваешь с детишками на общественных началах. К фестивалю я себе платье сшила, хотела с тобой поехать. А он, конечно, сорвался, твой фестиваль. Какие у меня в жизни радости, скажи?
— Это ты устала от переезда, — мягко утешал Соломатин. — Ты-то великолепно знаешь, что у нас с тобой жизнь сложилась удачно.
— Иногда так удачно, что просто жить не хочется! — Клавдия Петровна всплакнула и порывисто обняла мужа. Ефрем Николаевич потрепал ее по голове.
В дверь опять заглянула Тамара:
— Лева уже падает.
Соломатин выбежал в столовую.
— Ефрем Николаевич, — повторил несчастный Лева, — я уже падаю. — Лева привык лазать по пещерам, но не привык висеть под потолком.
В этот момент возник Валерий. Он был величав и строг. В руках держал желтый портфель, почему-то расстегнутый. Словно не замечая ничего вокруг, Валерий обратился к Соломатину:
— Ефрем Николаевич, в прошлый раз вы меня справедливо наказали за недостойное поведение!
— А зачем вы опять явились? — грозно спросил Соломатин, но Валерий не уловил этой грозной ноты.
— У меня везде связи! — объяснил Валерий. — А у вас пропала собака. Мой знакомый возглавляет клуб собаководства. Теперь входят в моду борзые. Они длинные, плоские и занимают относительно мало места.
Валерий не замечал, что Соломатин весь напрягся. Валерий явился кстати, было на ком сорвать зло.
— Прошу принять от меня борзую! — Валерий полез в портфель. Оказывается, он тоже принес щенка. — Их даже в кино снимают!
— Да, — возбужденно сказал Ефрем Николаевич, пристально глядя на Валерия, — сегодня ничего выдался денек, но нервы у меня не железные.
После этих слов Валерия как ветром сдуло. Соломатин припустился было за ним, но успел лишь сделать несколько шагов, как услышал грохот и вскрик, и замер на месте.
— Наверно, это упал Лева! — догадалась Клавдия Петровна. Она тоже вышла в коридор и в ужасе прикрыла глаза.
— Нет, — ответил Лева из комнаты, — я еще держусь, но вашей люстры уже нету!
— Ну хорошо. — Соломатин уже завелся. — Вы тут собирайте люстру, склеивайте ее, реставрируйте ее. Лева пусть торчит под потолком вместо разбитой люстры, а я пошел!
— Куда ты пошел? — не поняла Клавдия Петровна.
— На старую квартиру!
— Что ты там забыл?
— Ничего.
— Тогда зачем ты туда идешь?
— Я там хочу пожить немножко… Тинг ведь, он нового адреса не знает… Если он придет, он придет по старому адресу…
— Что ж, ты на работу не будешь выходить, будешь сидеть там как на привязи? — ехидно спросила жена.
— На работу ходить придется. А вообще-то днем мы установим дежурство ребят из нашего хора!
— Вы говорите так, — появилась Тамара и тут же вмешалась в разговор, — словно папу новые жильцы пустили, нужен он им!
— Я их уговорю!
Соломатин поцеловал жену и решительно шагнул к выходу.
— Можешь не возвращаться. — Клавдия Петровна заплакала. — Видеть тебя не хочу!
— Клава, не расстраивайся, это ненадолго. Тинг придет! — И Соломатин исчез.
Лева все еще маячил под потолком, хотя теперь уже в этом не было ни малейшего смысла.
Ефрем Николаевич мрачно вышагивал по улице, не видя и не замечая ничего вокруг. Но услышал песню, и, пожалуй, это было единственное, что могло сейчас привлечь его внимание. В арке старого дома пристроились трое парней: один, обросший, патлатый, бренчал на гитаре, другой, в клетчатой кепке, притопывал в такт ногой, третий, солист, надрывно пел, вихляво изгибаясь тощим телом.
Соломатин остановился.
— Поешь бездарно! — оскорбил он солиста. — Слух у тебя, как у тетерева!
— Повтори! — угрожающе взревел солист.
— Поешь, как ржавая дверь! — охотно выполнил просьбу Соломатин.
Парень в клетчатой кепке схватил его за отвороты пиджака, но Ефрем Николаевич вырвался и как ни в чем не бывало завел ему руку за спину.
— Утихомирься, черт клетчатый! — И приказал солисту: — Дай-ка мне гитару!
Это было уже интересно. Солист протянул гитару и улыбнулся друзьям:
— Не бейте клоуна!
— Гитару довел, — сердито говорил Ефрем Николаевич, — царапаная вся… — Он повертел колки. — Настроить не можешь?… Отойди! Тут удобно стоять!
— Что тебе, места мало? — спросил солист.
— А ты мне не тыкай, капуста! — Соломатин провел рукой по струнам и прислонился к стене.
В ответ на оскорбление один из парней щелчком сбил с Соломатина кепку. Кепка упала на тротуар. Соломатин и не посмотрел. Он будто задумался о чем-то и запел. Он запел ту же песню, которую прежде хрипло орал солист. И тут свершилось чудо. Пусть маленькое, но все-таки чудо, которое всегда случается, когда в дело вступает талант. И парни поняли это, они слушали удивленно и с уважением, потому что настоящий талант нормальным людям всегда внушает уважение. Есть, конечно, люди, которым талант внушает страх или неприязнь, оттого что у них самих нет никакого таланта.
Соломатин пел и пел, забыв про все свои горести.
— Скинемся! — Солист достал из кармана полтинник и кинул в кепку.
— И у меня полтинничек, жалко, конечно, но надо! — Гитарист тоже пожертвовал крупной монетой.
— А у меня только двадцатничек! — присоединился «черт клетчатый».
Соломатин вернул гитару.
— Здорово у тебя получается! — не без снисходительности оценил солист.
— У вас! — поправил Соломатин.
— У вас! — уже дружески улыбнулся солист. Улыбка у него была приятная, совсем детская. Он нагнулся, чтобы взять из кепки деньги.
Но Соломатин опередил солиста.
— Не трогай, это мое! — Пересчитал монеты. — Я честно напел на рубль двадцать! — Сунул выручку в карман, напялил кепку и спокойно зашагал дальше.
