поддерживается энергией революционного класса”. Таков был ленинский ответ на вопрос образованных революционеров “что делать?” Вооруженная марксистской революционной теорией молодежь может обрести силу, неся эту теорию в стихийно пробуждающиеся массы. Революционный демократ, писал Ленин, всякое зло, всякий недостаток, раньше чем вносить доклад по “начальству”, раскрывает, разоблачает перед народом, “апеллируя к его энергии”. Марксизм дает возможность революционеру объяснить рабочим подлинные причины их бедствий и благодаря этому “открывая ему самые широкие перспективы, отдавая (если можно так выразиться) в его распоряжение могучие силы миллионов и миллионов „стихийно' поднимающегося на борьбу рабочего класса!”
Спячка, пробуждение — таково движение с одного конца. Научная теория, превращение ее в широко разработанную общественно-политическую идеологию и пропаганду — таково встречное движение. В.И. Ленин подчеркивал, что недостаточно было бы довести до сознания русских рабочих в общей форме основные положения политической экономии, объясняющие природу капиталистической эксплуатации, недостаточно донести до рабочих общие положения научного коммунизма. Это еще не все необходимое, чтобы научная теория вступила в связь и взаимодействие с их чувством протеста и возмущения. Ведь русский рабочий живет в стране крестьянской, в подавляющей массе он сам вчерашний крестьянин или имеет связи с крестьянами, вокруг него царят полукрепостнические учреждения, самодержавно- бюрократический аппарат власти. И вот научная теория должна достигнуть его слуха уже настолько разветвленной и разработанной, когда она объяснит ему не только его узкоклассовые интересы, но все окружающее его общество, покажет ему, что без сокрушения этих столпов реакции рабочему классу невозможно вести борьбу с буржуазией, ибо ему не победить без поддержки деревенской бедноты, что без этого широкого понимания общественного устройства и без этого широкого фронта трудящихся рабочему классу “никогда не выйти из положения забитого, загнанного люда, способного только на тупое отчаяние, а не на разумный и стойкий протест и борьбу”. Да, рабочим нужно научное понятие не только о том, что касается промышленности и промышленного труда. В его же интересах русские марксисты срывают с деревни те воображаемые цветы, какими украшают ее народники: чтобы пролетариат понял цепи, сковывающие повсюду трудящихся, сумел подняться против них, сбросить их “и протянуть руки за настоящим цветком” — социализмом.
“Чтобы стать социал-демократом, — писал Ленин в “Что делать?”, — рабочий должен ясно представлять себе экономическую природу и социально-политический облик помещика и попа, сановника и крестьянина, студента и босяка, знать их сильные и слабые стороны, уметь разбираться в тех ходячих фразах и всевозможных софизмах, которыми прикрывает каждый класс и каждый слой свои эгоистические поползновения и свое настоящее „нутро'…”.
Словом, встречное движение должно быть разработкой и пропагандой такой теории, которая действительно вплотную приближается к стихийно пробудившемуся желанию действовать и бороться, указывает направление этой активности, через сознание охватывает и сферу чувства. Ленин опирается на выразительный оборот речи Энгельса: без теоретического смысла у немецких рабочих научный социализм никогда не вошел бы до такой степени в их плоть и кровь. Таков действительно глубочайший размах этого встречного движения: отвечая стихийно пробуждающемуся недовольству масс, теория способна не только овладеть их сознанием, но войти в их плоть и кровь. Это и выражают известные слова: теория становится материальной силой, когда она овладевает массами.
В 1912 г. Ленин писал: “Рабочие и крестьяне, наиболее забитые казармой, начали восставать, — говорим мы. Отсюда ясный и прямой вывод: им надо разъяснить, во имя чего и как следует готовить успешное восстание”.
Так Ленин учил русских революционеров соединению научного социализма с массовым рабочим движением.
Поле деятельности даже не ограничивается только рабочим классом. “Людей масса, потому что и рабочий класс и все более и более разнообразные слои общества выделяют с каждым годом все больше и больше недовольных, желающих протестовать, готовых оказать посильное содействие борьбе с абсолютизмом, невыносимость которого еще не всеми сознается, но все более широкой массой и все острее ощущается”. Ленин снова фиксирует здесь максимально широкий диапазон от неосознанного ощущения до научного сознания. Из своего анализа психологии стихийного недовольства он делает вывод, что нужно направить агитацию и пропаганду не только в среду пролетариата, но и в другие классы общества. “Есть ли почва, — пишет он, — для деятельности во всех классах населения? Кто не видит этого, тот опять-таки отстает своей сознательностью от стихийного подъема масс. Рабочее движение вызвало и продолжает вызывать недовольство в одних, надежды на поддержку оппозиции в других, сознание невозможности самодержавия и неизбежности его краха в третьих… Не говорим уже о том, что вся многомиллионная масса трудящегося крестьянства, кустарей, мелких ремесленников и проч. всегда жадно стала бы слушать проповедь сколько-нибудь умелого социал-демократа. Но разве можно указать хотя бы один класс населения, в котором не было бы людей, групп и кружков, недовольных бесправием и произволом, а потому доступных проповеди социал-демократа…”
В качестве частного случая ленинского представления о стихийности и сознательности упомянем его постановку вопроса о братании на фронте в 1917 г. Братание началось и идет стихийно, писал Ленин, “ясной политической мысли у братающихся солдат нет. Это говорит инстинкт угнетенных людей, которые устали, измучились и перестают верить капиталистам… Вот это верный классовый инстинкт. Без такого инстинкта дело революции было бы безнадежно… Необходим переход этого инстинкта в сознание”. Пока братание стихийно, оно означает только ломку проклятой дисциплины казарм, дисциплины мертвого подчинения солдат офицерам, генералам, капиталистам. Но это — уже революционная инициатива масс. Братание было стихийным, но уже оно переходило от братания на одном фронте к братанию па всех фронтах и, вместе с расширением, открывало почву для внесения в него политического сознания, для перехода к братанию сознательному.
Но весь этот страстный и широкий ленинский интерес к стихийности и ее второй форме, т.е. не к психологии покорности, а к психологии протеста, ведет лишь к выводу, что последняя жадно, как губка, готова впитать в себя то или иное сознание — будь то буржуазная идеология или подлинная наука пролетарского социализма. Эта психология протеста, эта стихийность сама по себе вовсе не предрешает выбора научного сознания перед ненаучной идеологией. Напротив, стихийное развитие рабочего движения ведет именно к подчинению его буржуазной идеологией, констатирует Ленин. Пусть социалистическая теория яснее и ближе для рабочих, зато буржуазная идеология старше, чем социалистическая, более всесторонне разработана, обладает неизмеримо большими средствами распространения. Вот почему “всякое преклонение перед стихийностью рабочего движения, всякое умаление роли „сознательного элемента', роли социал-демократии означает тем самым, — совершенно независимо от того, желает ли этого умаляющий или нет, — усиление влияния буржуазной идеологии на рабочих”.
Такова диалектика ленинской мысли о социальной психологии стихийного недовольства и протеста: видя в этой стихийности почву для социалистического сознания, Ленин в то же время атакует ее, отвергает преклонение перед ней, ибо сама по себе она — лишь почва для буржуазной идеологии. Стихийность может послужить и величайшей опорой, и величайшей помехой на пути революции. “Часто говорят: рабочий класс стихийно влечется к социализму. Это совершенно справедливо, в том смысле, что социалистическая теория всех глубже и всех вернее определяет причины бедствий рабочего класса, а потому рабочие и усваивают ее так легко, если только эта теория сама не пасует перед стихийностью, если только она подчиняет себе стихийность… Рабочий класс стихийно влечется к социализму, но наиболее распространенная… буржуазная идеология тем не менее стихийно всего более навязывается рабочему”.
Эти идеи Ленина вводят нас в понимание противоположности и взаимопроникновения общественной психологии и идеологии, стихийности и сознательности, бессознательности и науки. Познание всей этой области бессознательных, стихийных, но и подчиненных той или иной идеологии области социально- психических явлений, как видим, было нужно Ленину еще в 1901 г. для ответа на вопрос “что делать?”. Так оставалось и на протяжении всей его дальнейшей деятельности.
Психологический аспект взаимоотношений авангарда и масс
Изучая совокупность замечаний Ленина по социальной психологии, мы видим, что все эти наблюдения в конечном счете подчинены одной задаче — правильно учесть условия революционной деятельности партии, верно оценить социально-психологическую почву, на которую падают лозунги партии, а тем самым
