Введение в Ветхий Завет Канон и христианское воображение

приглашает читателей, — как современных, так и древних, христиан, а также и евреев, — уйти от несомненностей нового времени, которые в течение долгого времени были инструментом христианства. Она учит прибегать к хрупким стратегиям драмы и повествования для поддержания бросающейся в глаза самобытности. Точка зрения, с которой типичный иудаизм (кроме иудаизма современного Государства Израиль) и современное христианство (в наше время деабсолютизированное) могут читать эту книгу вместе, относится к повествовательным стратегиям и обыгрыванию будущего, которые порождают конкретную идентичность по ту сторону выровненной, обобщенной человечности воинствующего консюмеризма. Конечно, случаи иудаизма и христианства не симметричны, но кризис западного христианства достаточно силен, чтобы оно могло заинтересоваться практикой ниспровержения сильных в интересах выживания общины.

Книга Есфирь — мощный акт активно сопротивляющегося, диссидентского воображения. О таком генеративном еврейском воображении, пример которого мы видим в этой книге, говорит Джейкоб Нейснер:

Мы евреи благодаря силе нашего воображения. Быть евреем — это в основе своей действовать и творить в сфере искус ства. Это значит воспринимать обычное как сравнение и воспринимаемое — как метафору. Это значит и волей, и сердцем, и душой превратить то, что мы есть, в нечто большее, чем мы можем себя вообразить. Задача евреев — сделать себя самих, свою душу и жизнь произведениями искусства. Этот исключительный акт искусства мы осуществляем посредством искусства: поэзии, драмы, музыки, танца, искусства зрения, искусства души и фольклорного искусства. Накрыть субботний стол — акт искусства. Вынести Тору в синагогальной процессии — танец. Составление и чтение молитвы — акты поэзии и драмы. Даже сегодня воспоминание и поминание убийства шести миллионов евреев в Европе принимают форму фильма и художественной литературы. Все это указывает направление, в котором мы должны двигаться.

Художественное очарование еврейского существования, выраженное поэтическими, а не прозаическими средствами, в музыке, а не в немодулированной речи, совершает превращение одного в другое. Ведь наше человеческое существование в качестве евреев требует от нас, чтобы одно место, находящееся здесь и теперь, мы превращали в другое, из грядущего или прошедшего времени, и всегда — одного в другое: своего человечества в образ и подобие Бога, — в этом состоит окончательное преображение творения. Время становится другим; пространство — другим; жест и мимика — чем–то большим, чем кажутся; собрание людей, социальный организм — существом, превосходящим людей, собравшихся вместе: нацию, народ, общину. Писание, молитвы, формулы веры — все эти простые слова говорят о категориях, лежащих за пределами того, что здесь и сейчас.

Быть евреем — значит жить одновременно как бы и здесь и сейчас. Под как бы я подразумеваю, что мы формируем в своем уме и воображении картину себя самих, не поддерживаемую миром, видимым нами каждодневно. Мы отличаемся от того, чем мы кажемся, мы больше этого. Быть евреем — значит проживать метафору, исследовать смысл жизни как сравнения, смысл языка как поэзии и смысл действия как драмы, а зрения — как искусства. Ведь Писание начинается с суждения о человечестве, что оно — «по образу и подобию» Бога, а раз человечество представляет собой образ и подобие, мы — не то, чем кажемся, а нечто иное, нечто большее. Что же касается Израиля, еврейского народа, метафора побеждает в сравнении и контрасте между тем, чем мы кажемся, и тем, что мы есть на самом деле в соответствии со словами Торы об образе и подобии

(Neusnerl987, 208–209).

Стоит отметить, что Книга Есфирь, наиболее бескомпромиссно еврейская книга во всем каноне, одновременно и наиболее ярко говорит об открытости веры Израиля, веры, отвергающей любую закрытость, осуществляемую властью.

Христианский читатель книги может подумать над тем, что деабсолютизированное христианство имеет теперь возможность «создавать миры» при помощи актов воображения, миры, не просто отражающие и повторяющие запертые миры догматизма, морализма, шовинизма и любой другой чрезмерной убежденности, но миры, живущие по законам искусства, в которых персонажи действуют и будущее возникает вопреки любым принятым условностям любой политической и культурной гегемонии. От еврейскости Пурима и его радостной свободы до церковного празднования Пасхи, говорящего о смерти и жизни, конечно, большое расстояние. Более того, я и не говорю об их связи. Я просто хочу заметить, что воплощаемое повествование о жизни вне доминирующих категорий — это задание, данное как евреям, так и христианам. Для того, чтобы задуматься и осуществить такой переворот, требуется смелая решимость Есфири: «если погибнуть — погибну». Так всегда обстоит дело в такого рода традициях веры, исполненных опасности.

Глава 25. Книга пророка Даниила

Книга пророка Даниила — одна из самых необычных и самых трудных книг Ветхого Завета. Вера в ней выражена при помощи жанровых средств, не свойственных ветхозаветной риторической технике. По сравнению с другими книгами, Книга Даниила считается поздним произведением, но она оказала сильнейшее влияние на последующую работу по осмыслению библейского наследия. Разные исследователи более или менее сходятся в оценке материала, ставшего основой книги, однако, как мы увидим далее, многое в ней остается загадкой, на которую библейская критика не дает удовлетворительного ответа.

По жанровому признаку книгу можно разделить на две части: главы 1–6 — героическое повествование, посвященное одному еврейскому мудрецу по имени Даниил. Главы 7–12 — видения будущего, ставшие частью апокалиптической ветхозаветной литературы. Взаимосвязь между рассказом и видениями далеко не очевидна. Еще больше проблем порождает смена языков: с иврита (глава 1) на арамейский (главы 2–7), и затем снова на иврит (главы 8–12).

В главах 1–6 рассказывается о том, как еврейский юноша Даниил стал влиятельной фигурой при дворе вавилонского царя Навуходоносора. В центре сюжетов этих глав находится Даниил, чье имя переводится как «Бог рассудил» и который, по–видимому, воспринимался традицией как олицетворение мудрости, благочестия и добродетели (Иез 14:14, 20; 28:3). Вне всяких сомнений, в этой истории Даниил — типичный еврей, умеющий отстаивать свое право быть таковым перед лицом враждебно настроенной империи. Именно такая задача стояла перед еврейским народом в персидский и эллинистический периоды. Эта история вполне могла появиться в VI веке до н. э., во время правления Навуходоносора. Как бы то ни было, в данном случае Навуходоносор превращается в некую метафору испытания веры евреев и еврейской общины, во врага Бога Израиля, «Бога Высочайшего», Творца неба и земли. (Интересно, что это тот же самый Навуходоносор, который прежде назывался «служитель ГОСПОДА», избранный Им, чтобы разрушить Иерусалим [Иер 25:9; 27:6].) Таким образом, в этом тексте могли сохраниться подлинные воспоминания о плене VI века, хотя очевидно, что Навуходоносор здесь — всего лишь символ, обозначающий ситуации, в которых евреи должны смело и решительно отстаивать свои религиозные принципы. По мнению Филиппа Дейвиса, несмотря на наличие в каждом текстовом фрагменте самостоятельного законченного сюжета (наиболее известные — Даниил в огненной печи[19], 3:19–30; Даниил во рву со львами, 6:16–24), все эти истории построены по одному клише, в котором можно выделить две формы: «рассказы о толковании» и «рассказы об освобождении»,

рассказ об истолковании