– Здравствуйте, – ответила она, с интересом приглядываясь ко мне. – Вам кого?
Что я могла ей ответить? Я ищу девочку, которая утонула двадцать лет назад? После такого ответа меня заподозрят в сумасшествии и вряд ли захотят разговаривать.
– Извините, – не спеша произнесла я, надеясь придумать что-то убедительное. – Несколько лет назад мы отдыхали здесь неподалеку, и вот я хотела узнать, нельзя ли снять дачу на лето? На месяц.
– Дачу? – вроде бы удивилась девушка. – Мама, – крикнула она, отворачиваясь, и тут же сказала: – Проходите.
Я вошла и встала возле порога, из передней появилась женщина лет пятидесяти. Я была уверена, что раньше ее не видела, и почему-то расстроилась. В доме сменились хозяева, и эта женщина и ее дочь к той Лене не имеют никакого отношения.
– Здравствуйте, – нараспев сказала женщина, приглядываясь ко мне.
– Я по поводу дачи, – торопливо сказала я. Вышло как-то испуганно, мне казалось, что женщина видит меня насквозь: и мое притворство, и мою досаду, что я зачем-то зашла в этот дом, вру этим людям. Какой во всем этом смысл, раз они ничего не знают о той девочке?
– А вам на какое время надо? – спросила она.
– В июле, числа с десятого и до пятнадцатого августа, – с упрямством продолжала врать я.
– Вы проходите, садитесь, – вдруг засуетилась женщина.
– Спасибо. Я на минутку, не буду вам мешать. Просто проезжала мимо, увидела вашу деревню, живописные места у вас.
– Это да. Художники приезжают. Из Москвы и из Питера двое были. Тот год все лето жили. Не у нас, у Самойловых, дом напротив. Они на все лето сдают, бабушка умерла, а сын в городе, хотел дом продать, а теперь передумал, говорит, выгодное это дело, если жильца найдешь с весны до осени.
– Мне только на месяц.
– Ага. Я живу здесь постоянно, но у нас есть пристройка летняя. Хорошая, светлая. Можете там жить или здесь живите, а я туда уйду.
– Пристройка мне вполне подойдет.
– А вы как, с ребенком, или тоже художница? – Она все-таки настояла, чтобы я прошла в переднюю. Я во-шла, оглядываясь: печь, старый комод, зеркало в резной раме, диван с подушками, расшитыми крестиком, за деревянной перегородкой кровать, шифоньер, круглый стол посередине, над ним абажур оранжевый, с кистями. – Настя, поставь чаю, – сказала женщина дочери.
Я запротестовала:
– Что вы, не беспокойтесь.
– Какое же это беспокойство, – улыбнулась она и пошла в кухню, а я подумала, что раньше у нее были длинные волосы, она заплетала их в косу и укладывала наподобие короны. Теперь волосы едва доставали до плеч, жесткие тугие кольца химической завивки, волосы совсем седые, седина с неприятным желтоватым оттенком. Но улыбка осталась прежней, и я едва не вскрикнула. Может, от неожиданности, что вдруг увидела в ней ту, прежнюю.
Тогда она казалась мне красавицей, Василисой из сказки, может, из-за косы, которую она укладывала короной. У меня защемило сердце, точно встретилась с человеком, которого долго искала и вот через годы наконец нашла, а он тебя не узнает, и хочется плакать от обиды и несправедливости.
– Тетя Валя, – прошептала я и испугалась, что она услышит, но она не слышала, о чем-то разговаривая с дочерью, а я перевела взгляд на фотографии в рамках в простенке между окон, подошла ближе и увидела Лену. Девочка в белом платье с огромным бантом на голове смотрела на меня очень серьезно. На фотографии она казалась старше. Что я почувствовала в тот момент? Наверное, облегчение. Это звучит странно, но так оно и было. Потому что многое теперь становилось понятным, не в банальном житейском смысле, а в чем-то ином, чему пока я не находила названия, но подумала: «Все правильно». – Это ваша дочь? – спросила я, когда женщина заглянула в комнату.
– Да. Старшая. Леночка.
– Живет в городе? – Мне хотелось, чтобы она что-то сказала о ней, вот я и спросила.
– Она утонула. Давно. Сейчас бы ей было двадцать семь.
– Какое несчастье, – пробормотала я, хотела спросить, как это случилось, но побоялась.
– Не знаю, как я смогла пережить такое. Потом вот Настя родилась. Слава богу, понемногу отпустило, но все равно этот пруд до сих пор видеть не могу, за версту обхожу. Пойдемте в кухню чай пить.
Мы пили чай и обсуждали условия моего будущего проживания здесь. Я старательно отводила глаза. Я вру этой женщине, а она потчует меня чаем, заботливо пододвигает печенье и не догадывается, кто перед ней. «Я сделала это нарочно, – хотелось сказать мне. – Я ее ненавидела и сделала это нарочно…»
– Большое спасибо, – сказала я, поднимаясь. – Значит, договорились.
Они вышли на крыльцо, чтобы проводить меня, а я, отъехав на километр от деревни, не выдержала и разревелась.
«Неужели я убила ее? Мог ли пятилетний ребенок… Господи, господи… прости меня. Я всегда знала, я всегда чувствовала: что-то со мной не так. Я мечтала о любви, но почему-то точно знала, что недостойна ее. Я боялась этого и знала, что всю жизнь проживу одна, прислушиваясь к шуму дождя за окном или глядя на пламя свечи. Счастье получают достойные…»
Я вытерла слезы, постаралась успокоиться. Девочка не сон, она действительно погибла.
Я вернулась домой и сразу позвонила тетке. Странное дело, врать я не любила и, как мне казалось, не умела, но, начав, продолжила увереннее и даже с фантазией:
