и не стал бы заниматься каллиграфией, но теперь… как знать, как знать. Я вот тут на досуге поразмыслил и решил, что это, в сущности, неплохой выход для меня. Твои дальнейшие действия предугадать нетрудно, я ведь всегда тебя насквозь видел, дрянь ты моя ненаглядная, так что сунь нос в мой компьютер, он в спальне, может, кое-что тебе пригодится. Зная твои намерения, уверен, расстались мы ненадолго, буду ждать тебя у дверей в преисподнюю, чтобы ты не робела и поняла: здесь все, как дома, ничего нового, и лица все до боли знакомые… Все могло быть иначе… ну, не беда, так тоже неплохо. PS. Кстати, я всегда терпеть не мог твою Машку, бесполезное, вечно хныкающее существо, пристрелю ее с удовольствием».
Я сложила письмо, сунула его в карман, прошлась по кухне, потом сползла по стене на пол и заревела. Я плакала, размазывая по лицу слезы, и беспомощно повторяла: «Сукин ты сын».
Мне трудно было понять, кого я оплакивала в ту минуту: Машку, или Ника, или их обоих. Я всхлипывала, часто дыша, и уже не вытирала слезы, они скатывались по моим щекам и падали на безвольные руки, потом дыхание стало ровнее, и я понемногу начала успокаиваться. Когда слезы высохли, я поднялась с пола и пошла в ванную, умылась и посмотрела на себя в зеркало. Жалкая, растерянная физиономия, самой себе я показалась глупой самонадеянной девчонкой, которая ушла слишком далеко от дома и заблудилась.
– Ничего, – сказала я и подмигнула своему отражению. – Больше я никогда уже не заплачу, потому что оплакивать мне теперь некого.
Эта мысль неожиданно принесла странное успокоение, и с той минуты я приучила себя не думать о Машке, то есть я, конечно, о ней думала как о живой, вспоминая нашу юность, ее привычки, смешные случаи, которые происходили с нами (слава богу, было и такое), но никогда не думала как о мертвой, торопясь забыть ее обезображенное лицо.
Я вернулась в кухню, выпила кофе и пошла в спальню. На прикроватной тумбочке лежал ноутбук. Я включила его, присев на корточки, и через несколько минут смогла убедиться, что Ник в самом деле хорошо знал меня, по крайней мере, в своих предположениях о том, что я буду делать дальше, он не ошибся. Были у него бумаги Павла или их все-таки забрал кто-то другой, не знаю, но одно несомненно: для Ника не являлось секретом, кто рука об руку с Долгих сколачивал здесь свои миллионы, и на всех семерых он собрал досье. Самые подробные, о каких только можно мечтать. Я читала их, делая для себя пометки, и вновь вернулась мыслями к Нику, но уже не чувствовала при этом боли и, отключая ноутбук, сказала:
– Спасибо, друг, – уверенная, что он услышит. Мне даже показалось, что он, по обыкновению, хихикнул в ответ.
В ту ночь я так и не смогла уснуть, может, потому, что была в доме Ника, лежала в его постели и не могла не думать о нем. Он написал: «Все могло быть иначе». Наверное, могло, если бы он был другим, если бы я была другой, если бы встретились мы по-другому и прожили совсем иную жизнь. В ту ночь я простила ему свой страх и свою боль, все, за что я так долго и люто ненавидела его, простила ему, но точно знала: я снова убила бы его, потому что простить ему Машку не могла. Я подумала о Тони, и мне очень захотелось позвонить ему, услышать его голос, наверное, я просто боялась одиночества, хотя и не хотела сознаться в этом. Конечно, я не позвонила. Звонить отсюда было бы верхом глупости. Меня, наверное, уже ищут. Мобильный телефон я оставила в машине, так что Тони тоже мне не позвонит. Свернувшись калачиком, я разглядывала стену напротив, а дождавшись рассвета, вновь заняла место перед компьютером. Распечатала семь фотографий и повесила их на стене. Семеро мужчин смотрели на меня, кто улыбаясь одними губами, кто скалясь в полный рот, двое выглядели очень серьезными, Долгих смотрел без улыбки, насмешливо, точно спрашивая: «Ну, и что дальше?»
– Дальше? – вслух произнесла я. – Я тебя убью.
Из этих семерых он был для меня главным, может, потому, что я его знала лично. И с нашего знакомства началась, собственно, моя нелепая и страшная история. Разумеется, Рахманова я тоже знала лично, даже слишком хорошо, но он как раз интересовал меня мало, точнее, вовсе не интересовал, но и его фотографию я повесила на стену, не особенно размышляя над тем, зачем это делаю.
Я намеревалась начать с Долгих и вскоре вышла на разведку, но перед этим потратила время на то, чтобы изменить свою внешность. Это оказалось на удивление легко. Я перекрасила волосы в темный цвет, высушила их феном, заплела их в две косы и, взглянув на себя в зеркало, удовлетворенно кивнула. Достала из сумки короткую юбку в клетку и футболку, в этом наряде с новой прической я выглядела лет на десять моложе. Конечно, этого маскарада надолго не хватит, но, увидев меня на улице, бывшие приятели вряд ли сразу сообразят, кто перед ними.
Владение Ника я покинула через заднюю калитку и спящей улицей прошла к остановке. Первый автобус подошел через десять минут, человек пять пассажиров, позевывая, смотрели в окно, а я подумала, что вторично здесь появляться опасно, на меня кто-нибудь да обратит внимание. Я устроилась на переднем сиденье спиной к остальным и доехала до дома, где жил Долгих. Я просто хотела взглянуть на его дом, но меня почти мгновенно охватило странное возбуждение. Ровно в восемь он выходит из подъезда, где его ждет машина, и едет в свой офис. Часы показывали 7.55, а машины все не было. Прошло еще полчаса. «Что-то не так», – кусая губы, думала я. В десять стало ясно: распорядок дня Долгих по какой-то причине изменился. Может быть, это как-то связано с убийством Ника? Вряд ли. Долгих, даже если понял, что я имею к этому убийству отношение, решит, что я спешно покинула город. Это было бы самым разумным. В любом случае он вряд ли считает меня опасной. С его точки зрения, я должна думать о том, как сохранить собственную жизнь, а вовсе не о мести. Тогда что случилось, почему он изменил своим привычкам? Выждав еще час, я в ближайшем почтовом отделении нашла телефонный справочник и с уличного телефона позвонила в офис Долгих. Мне ответила женщина. Голос ее звучал заученно вежливо:
– Слушаю вас.
– Простите, могу я поговорить с Вадимом Георгиевичем?
– Вадим Георгиевич будет только через две недели.
– Вы не скажете, где он?
– Его нет в городе, – строго сообщила она и опять очень вежливо: – Что ему передать?
– Спасибо, я перезвоню.
Я повесила трубку и чертыхнулась в крайней досаде. Этого мерзавца нет в городе. Узнай я даже, где он, это ничего не меняет. Две недели – целая вечность. У меня нет этих четырнадцати дней… Я невольно усмехнулась, в мою жизнь вновь вмешивается случай, и все планы летят кувырком. «Ладно, – хмуро подумала я. – Значит, Долгих будет не первым».
На следующий день я шла по проспекту и улыбалась случайным прохожим. На мне был Машкин берет, из-под него смешно торчали две косички, делая меня похожей на старшеклассницу, большие темные очки, за плечами чехол от гитары. День был солнечный, может, поэтому я в самом деле чувствовала себя школьницей, которая спешит по своим делам и мурлычет что-то веселое себе под нос.
