– Эх, милая, да к Матюше кто только не шастал! Разве всех упомнишь? Одно время повадились какие-то на джипе, по виду форменная шпана. Я сама их раза два видела…
– А накануне самоубийства они тоже приезжали? – насторожилась я.
– Не знаю. Может, и приезжали.
– В милиции вы про них рассказывали?
– А то как же! Про все, как на духу, и про мужика этого, и про джип. Только им все равно, им лишь бы дело закрыть, ничего слушать не хотят. Матюша одинокий да еще пьяница, но ведь тоже человек, неплохой к тому же. Я его всю жизнь знаю и, если честно, никогда он никому зла не делал.
– Он вроде бы в тюрьме сидел? – кашлянула я.
– Сидел. Так ведь за что? Руки у него золотые, вот нечистый и попугал. Слабохарактерный Матюша был, а дружки-то никудышные.
– Вы поподробнее об этом расскажите, – попросила я.
– Да, расскажи, – воодушевилась Анна Павловна.
– Значит, так, – серьезно начала Евдокия Гавриловна, – рассказываю по порядку. Дом наш когда-то принадлежал его бабке. Она сама из Питера, чуть ли не княгиня, а может, и княгиня…, ну, да не в том дело. В общем, из благородных она, сюда вслед за братом приехала. Это мне моя мать, покойница, рассказывала, она у нее в домработницах жила. Была Матюшина бабка вдова, жила скромно, воспитывала двух дочерей, одна вышла замуж и уехала, а вторая с ней осталась – она хромала и увечья своего стеснялась. Уже перед войной, когда мать умерла, вышла замуж за учителя, родила двоих детей, один из них Матюша как раз и есть. После революции у бабки дом отобрали, а ей с дочерьми оставили комнату под лестницей, там теперь кладовка, а у них гардеробная была. Комната без окон, метров тринадцать, там и ютились. А матери моей как жене красноармейца выделили жилье в доме, бывшую хозяйку очень жалела и помогала ей, чем могла. Году в тридцать восьмом та умерла, а дочке выделили комнату внизу, где сейчас Матюшина квартира. Она в то время в техникуме работать стала, жизнь потихоньку налаживалась, потом замуж вышла, а мужа ее выдвинули по партийной линии, и стал он большим начальником. Ну, может, и не совсем большим, но выбил себе еще комнату. А в пятидесятых дом начали расселять. Внутри все перегородки снесли, что после революции наделали, и стало у нас шесть квартир: четыре наверху и две внизу. После смерти родителей Матюша здесь остался, а подвал занял под мастерскую, у него с детства страсть проявилась к ювелирному делу. Отец его, пока жив был, увлечения сына не одобрял, но и не препятствовал. Подвал просторный, вот Матюша там и обосновался, отец разрешение выхлопотал, туда из его квартиры дверь вела. Родители умерли, когда Матюше лет двадцать пять было. Сначала отец скончался, а вслед за ним и мать. Сестра в другом городе с семьей жила. В общем, за парнем никакого присмотра, и пошел он по кривой дорожке. Это уж мы потом поняли, когда его арестовывать пришли, а до той поры считали: работает себе человек, и слава богу. Народ к нему валом валил. Разные, конечно, люди. Должно быть, были такие, кто его с панталыку и сбил. Я ж говорю – он слабохарактерный. В один прекрасный день нагрянула милиция, и его арестовали. Сказали, монеты какие-то подделал. Может, и подделал, а может, и нет, поди разберись. Дали ему восемь лет, срок немалый. И квартира бы пропала, не пропиши он туда племянника. Тот непутевый, от родителей уехал и здесь без дела болтался. Матюшину квартиру он все восемь лет сдавал, а сам жил у какой-то подруги. Пока Матюша в тюрьме был, подвал залило – канализацию зимой прорвало, затопило все до потолка. Кое-как залатали, но и теперь живем, как на бочке с порохом, не ровен час… О чем это я?
– Матюшу когда посадили? – спросила я.
– Сейчас высчитаю. Вернулся он девять лет назад да восемь отсидел… семнадцать лет получается.
«Значит, в тюрьме он оказался как раз перед похоронами отца, – отметила я, сама толком не зная, почему это для меня так важно. – А отец исчез за пять лет до того момента, когда его тело было обнаружено и предано земле».
– Когда Матюша из тюрьмы вернулся, – продолжала Евдокия Гавриловна, – ювелирное дело забросил, а может, запретили ему им заниматься. Правда, бывало, в своей мастерской возился, но больше пьянствовал да на рынке болтался. Но люди говорили, что с прежних времен у него кое-что осталось. Если милиции верить, до тюрьмы Матюша был подпольным миллионером. Но я, если честно, сомневаюсь. Жил он тогда скромно. Да и уж, наверное, из хором бы наших, коли богачом был, переехал бы куда получше. Хотя и тут наверняка не скажешь, может, не хотел к себе внимания привлекать. Опять же мастерская… В общем, с уверенностью ничего не скажу, но деньги у него и впрямь водились и, должно быть, на черный день кое-что припас, вот кто-то и позарился…
– Конечно, припас, – с воодушевлением кивнула Анна Павловна. – Сама говоришь, не бедствовал. А откуда деньги, если человек после тюрьмы и нигде толком не работает?
– Жалко Матюшу, – вздохнула Евдокия Гавриловна.
– Жалко, – согласилась Анна Павловна. – Вот ведь время: за рубль убить готовы, а за спрятанное золото сунуть человека в петлю – вообще пара пустяков.
– Скажите, а вот мужчина, которого соседка утром видела, он раньше к Матюше не приходил?
– Не знаю. Если честно, она у нас слеповата, а уж бестолкова – ужас! Говорить с ней мука смертная. То ли видела, то ли нет. Я к ней следователя водила, так он замучился. Сестра Матюши приехала, ну и племянник, конечно, сразу объявился. Им до Матюши дела нет, быстрее бы похоронить да квартиру продать. А охотников уже немало, по улице слух гуляет, что в квартире золото-бриллианты, которые Матюша от милиции спрятал то ли в стене, то ли в полу. Купит какой-нибудь дурак и начнет все крушить, дом-то и рухнет, ему уж сто пятьдесят годов.
– Евдокия Гавриловна, – решилась я. – А вы у Матюши кинжал не видели? Серебряный, с распятием на рукоятке…
– Я нет, а муж видел. Показывал ему Матюша кинжал по пьяному делу, говорил, антикварная вещь, больших денег стоит. Вроде предлагали ему за него целый миллион. Мой-то испугался – вдруг правда? Уговаривал спрятать или в музей отдать.
– А кто хотел купить кинжал, Матюша не рассказывал?
– Может, и говорил чего, да я не знаю. Я думаю, у него от бабки антиквариат этот. Мама рассказывала, когда в городе после революции погромы начались, бабка кое-что спрятать успела. И золото, что в шкатулке лежало, и еще много чего. Но мама о том помалкивала, потому что время страшное было, жизнь человеческая копейки не стоила. А тут вдова, две дочки, жить-то на что-то надо, а их ведь даже на работу не брали. Да и куда пойдет работать барыня, которая отродясь ничего не делала?
