моем была дорога в никуда и боязнь встретить прохожих. Мне двадцать пять лет, а я самой себе казалась старухой, за плечами которой целая жизнь. Долгая и безрадостная.
Мельницу я увидела довольно быстро, возвращаться не хотелось, и я устроилась на каком-то бревне, смотрела на воду внизу, вздрагивая от холода. Я могу сбежать. Уехать куда-нибудь. Денег у меня нет, но это не беда. Справлюсь, как справлялась и раньше. Паспорт со мной… Его придется уничтожить… О многом я думала, сидя возле полуразвалившейся мельницы, и только мысли о Мартине гнала прочь. Слишком больно, слишком страшно… Луна спряталась за облаками, и стало совсем темно. Наверное, будет дождь. Надо возвращаться.
В доме старика горел свет в окнах второго этажа, значит, спать он так и не лег. Ждет меня. Опасается, что сбегу? Вряд ли… куда мне бежать. Я привалилась к стволу липы, росшей неподалеку, и смотрела на окна, призывно светившиеся в темноте. Мне не хотелось возвращаться, и все-таки я была рада, что у меня есть хотя бы этот дом.
Я открыла дверь, вошла в прихожую и позвала:
— Григорий Яковлевич, я вернулась.
В тот же миг что-то обрушилось на мою голову, и целый фейерверк взорвался перед глазами. И тут же потух.
Я открыла глаза — и первое, что увидела: кресло в углу, в нем Григорий Яковлевич абсолютно голый. «Он что, спятил?» — удивилась я. А дальше вихрь мыслей: где я? Подвал, да, это подвал, я лежу, наверное, на столе, не чувствую тела… Господи, я не могу пошевелиться, позвать его, спросить, что происходит, язык не слушается… Он сидит как-то странно, взгляд бессмысленный, он…
— Ну, вот, наша девочка очнулась.
Яркий свет прямо в глаза… настольная лампа? Голос, я знаю этот голос… и на мгновение, загораживая свет, появляется лицо. Отец Мартина.
— Добро пожаловать в ад, моя красавица, — засмеялся он. — Давно не виделись, я успел соскучиться. А ты рада видеть меня? Моргни, я пойму, что рада. Гадаешь, что с тобой? Ощущения, должно быть, весьма неприятные. Ты не можешь пошевелиться, в лучшем случае чуть повернешь голову, ты не можешь говорить, но боль почувствуешь… Один укол, и человек абсолютно беспомощен. Очередное достижение медицины. Со стариком то же самое. Пока тебя не было, мы успели немного поболтать. У меня сложилось впечатление, что он немного свихнулся на своей пещере. Ты не будешь возражать, если я займусь им первым? Старших надо пропускать вперед… Но для начала кое-что проверим. — Он отвел лампу в сторону, и я увидела скальпель в его руке. Он аккуратно разрезал на мне рубашку и ткнул скальпелем куда-то в живот. Острая, сумасшедшая боль. — Вот видишь, — кивнул он. — Ты все чувствуешь. Наберись терпения, деточка. Закончу со стариком и вернусь к тебе. Ты у меня пойдешь на сладкое. Ночь будет длинной. Просто слюнки текут, как представлю это. Но первым делом старик. Думаю, будет логично, если он закончит свое никчемное существование в этой дурацкой пещере. Принесем жертву дьяволу. Уверен, он втайне сам мечтал об этом. А хочешь знать, что я сделаю с тобой? Для начала срежу веки, чтобы ты не вздумала закрывать глазки. Моя нежная девочка должна все хорошо видеть, это непременное условие. Потом… нет, не буду рассказывать, пусть это станет для тебя сюрпризом. Да, и не трудись дергаться или орать. В таком состоянии ты пробудешь еще как минимум час, а через час… через час я уже успею кое-что сделать, кое-что особенно пикантное, и после этого ты вряд ли сможешь двигаться… А пока простимся ненадолго.
Я видела, как он подошел к старику, легко, точно тот ничего не весил, взвалил его себе на плечо и направился к лестнице. Худое, обмякшее тело вызывало острую жалость, я часто заморгала, но слез на своих щеках не почувствовала.
Страх накатывал волнами, леденящий, лишающий всех мыслей. Наверное, человек просто не может выдержать его долго. А когда волна вдруг откатывала, мысли роем носились в голове. Мне казалось, я заперта в теле, словно в клетке. Вырваться, вырваться… Я безуспешно пыталась приподнять руку… Сколько прошло времени? Бедный старик… Господи, отец Мартина сейчас вернется. Нет-нет, пусть что-нибудь произойдет, что-нибудь… Пусть я умру раньше. Люди умирают от ужаса, почему же я жива… Шаги… мамочка, мама, он возвращается… Кто-нибудь, помогите мне…
— Ну, вот, я снова с тобой. Признаться, особого удовольствия старик мне не доставил. Я всегда предпочитал иметь дело с женщинами. Любопытно наблюдать, как красотка превращается в смердящую падаль… Ты ведь знаешь, что очень красива. Знаешь, конечно… Ты и в детстве была очаровательным ребенком. А теперь… — Он пододвинул кресло, поставил на него кейс, замки щелкнули, крышка поднялась. — Я со своим инструментом, мы никогда не расстаемся. Все отличного качества. Ну, что? Ты готова? — Он натянул резиновые перчатки, но тут же их снял. — Нет, ты заслуживаешь того, чтобы я касался тебя руками. Уж очень долго я мечтал об этом. Маленькая дрянь. Ты едва не отняла у меня сына. Сделала его слабым. Мальчишка совсем помешался на тебе. И что? Сучка неблагодарная, ты заманила его в ловушку.
Он надавил ладонью на мой лоб.
— Посмотрим, что здесь у нас… — «Скальпель, скальпель в его руке». — Нет, нет, мы же договаривались, глазки не закрывать. Сначала веки, потом язык…
И тут прогремел выстрел. В комнате запахло, как в новогоднюю ночь, когда запускают петарды. Отец Мартина удивленно замер, хотел повернуть голову, но не смог, пошатнулся и медленно сполз на пол.
«Меня спасли, спасли», — с надеждой подумала я, ожидая увидеть Германа, полицейских, кого угодно, а увидела Серафиму. Не может быть! Серафима стреляла в хозяина… спасла меня? Что происходит?
Серафима возилась рядом, судя по звукам, оттащила труп в сторону, выпрямилась, тяжело дыша, и склонилась ко мне.
— Он тебя не порезал? Ну и слава богу. Рану на животе надо бы зашить, но это потом…
Теперь я видела ее руки, она наложила ватный тампон на рану, заклеила ее лейкопластырем.
— Вот так, сгодится. — На какое-то время она исчезла из поля зрения и вновь возникла перед глазами, теперь в ее руках был шприц. — Сейчас будет больно, но так ты быстрее придешь в норму. — Она нащупала вену на сгибе локтя, воткнула иглу.
Боль разлилась по всему телу, выкручивая вены, казалось, они разбухали, вытягивались и вот-вот лопнут. От нестерпимой боли мутился рассудок, реальность ускользала, меня засасывало в черную дыру. «Держись, не теряй сознания, держись…» Я отчаянно кричала, не слыша собственного голоса.
— Не беда, скоро будет легче, — кивнула она, опять наклонилась ко мне, погладила лоб. Потом села рядом, я чувствовала ее руки у себя на запястье, она шевелила губами, считала пульс. — Ты крепкая девчонка, выдержишь. Подождем немного…
Казалось, тысячи иголок впились в тело, ноги наливались теплом, я хоть и с трудом, но смогла пошевелить пальцами.
— Давай выбираться отсюда, — удовлетворенно кивнула Серафима, понаблюдав за мной. — Не хочу, чтобы Мартин увидел отца. Бедный мальчик, надо его подготовить. Идем. — Она подхватила меня под мышки, потянула, пытаясь поднять на ноги. Ноги и руки свисали плетьми, голова у меня запрокинулась. — Ничего, я тебе помогу.
«Откуда столько силы в ее худом теле?» — подумала я. А она уже волокла меня к лестнице.
— Давай, давай, девочка, надо идти… — Пятки скользнули по ступеням, она половчее перехватила меня. — Да ты словно перышко… Еще немного…
Мы выбрались из подвала. Обнимая за плечи, Серафима довела меня до дивана, помогла лечь, сунув под голову подушку.
— Потерпи еще чуть-чуть…
Я сделала глубокий вдох, закашлялась, а потом стало легче дышать, точно с груди сняли тяжелый камень. Язык казался чудовищно огромным и не помещался во рту, я попробовала заговорить. Получилось что-то неразборчивое. Но Серафима поняла.
— Почему спасла тебя? А куда было деваться? Тут либо ты, либо он. Ты нужна моему мальчику, хоть и заставила его страдать, мерзавка. Он, конечно, молчал, но я-то знала, каково ему… Помню, как я увидела его впервые много лет назад. Ему тогда едва исполнилось пятнадцать. Такой красивый… Ангел господень… Он стал мне сыном, которого у меня никогда не было. А как я любила его отца… — покачала она головой,
