пропущенная под подголовником кресла, она обхватывала его шею, впиваясь в плоть, как раз под кадыком…
Наши взгляды встретились, мой, остекленевший от ужаса, и его взгляд, в котором было отчаяние. Сделав невероятное усилие, он прохрипел:
— Беги…
Я качнулась назад, почувствовала руки на своих плечах и острый запах хлороформа.
Я видела маму, она стояла на веранде в длинном белом платье и приветливо махала мне рукой. Волосы ее разметались по плечам. Я поднялась по ступенькам, глядя на свои ноги, обутые в розовые башмачки с золотым помпоном. Мама шагнула вперед. За ее спиной возле накрытого стола сидели папа и мои братья, Рамон и Хорхе. Счастливые, живые. Я уцепилась за мамин подол, а она спросила:
— Где Алекс?
— Алекс, Алекс! — позвала я, оглядываясь.
— Ничего, он скоро вернется, — сказала мама.
— Девочка пришла в себя, — услышала я совсем другой голос и удивилась: Серафима-то здесь откуда? И тут пришла догадка. Я распахнула глаза, крик отчаянья рвался наружу… Мартин наклонился ко мне, касаясь пальцами моих губ, и прошептал с улыбкой:
— Тихо, тихо… все хорошо. С возвращением, милая.
