– Не пожалею. Она принесет тебе удачу, вот увидишь.
Мы выпили в атмосфере братской любви и всеобщего счастья, и тут в досягаемой близости от нас вновь появился Рахманов.
– Не возражаете, если я к вам присоединюсь? – спросил он таким тоном, что становилось ясно: он и мысли не допускает, что кто-то способен отказаться от своего счастья.
– А как же твои друзья? – усмехнулся Борька.
– Не друзья. Деловая встреча. Слава богу, она закончилась. Ужасно скучные люди.
Подскочивший официант уже пододвигал ему стул. Так получилось, что Рахманов оказался между мной и Машкой. Взгляд его, обращенный ко мне, был весьма красноречив: оценивающий и сладострастный. Борька не мог не обратить на него внимания – он нервно сжал челюсти, и без того уже красная его физиономия еще больше налилась кровью. Рахманова его нервозность веселила, он принялся что-то рассказывать, и вот тогда стало ясно, что он своего рода гений. Сирена, на зов которой плывут, теряя собственную душу. Элегантный, красивый, остроумный, адвокат был поистине неотразим. Невозможно было не поддаться обаянию его подвижного, мужественного лица, его сильного грудного голоса, магнетизму чуть насмешливой улыбки, магии жестов его рук, больших, крепких, с сильными пальцами. Даже Борька, сам того не желая, слушал с интересом, беспокойно поглядывая в мою сторону. Рахманов был любезен с Машкой, но я чувствовала: говорит он только для меня, – и решила, что из дурацкого желания досадить Борьке. Но в этом желании он зашел слишком далеко, потому что сам увлекся.
Он смотрел на меня и вдруг замирал на полуслове, и взгляд его был – как касание рук, страстный и осязаемый. Борька хмурился все больше, наблюдая за нами, а я смотрела поверх плеча Антона и улыбалась странной шутке судьбы. Рядом со мной сидит человек, который одним движением руки, как император в Колизее, может лишить меня последнего, что еще осталось: моей никчемной, дурацкой жизни. Одно его слово, и я буду петь под его дудку или вовсе без музыкального сопровождения, а он тратит столько слов, чтобы мне понравиться. Чем больше сил сейчас у него уходит на обольщение, тем дороже придется мне платить потом. Над этим стоило подумать. Но тут в голову пришла непрошенная мысль: а вдруг это шанс? Говорят, раз в жизни он выпадает каждому. Королевский случай. Ведь иногда и шлюхи становились маркизами. Вчерашняя маркитантка, привыкшая к пинкам и затрещинам солдатни, назавтра просыпалась чуть ли не императрицей. Плевать мне на империю, мне бы вырваться. И вытащить Машку. Послать Ника к чертям и раз в жизни доставить себе удовольствие: увидеть бессилие на его роже.
«Смотри, как бы твои мечты не вышли тебе боком», – ядовито напомнила я самой себе.
– Вам очень идет этот берет, – улыбнулся Рахманов.
– Она обожает Че Гевару, – сказал Борька. – Так что тебе ничего не светит.
– Мне нравятся романтичные девушки. – Улыбка Рахманова стала шире. – Кстати, Че Гевара мне тоже нравится.
– Серьезно? И чем же?
– О господи, не начинайте снова! – взмолилась Машка. – Команданте сегодня в гробу перевернется от ваших глупостей.
– Он царит в ее сердце, – хихикнул Борька и повторил: – И тебе ничего не светит. Ты насквозь буржуазен, а она грезит о революции.
– Это правда? – спросил Рахманов. Ему не нужен был ответ, он просто смотрел в мои глаза, а чувство такое, что он целует меня в губы.
– Я хотела бы с ним станцевать танго… – полуприкрыв глаза, ответила я.
– Станцевать? – Борька давился от хохота. – Ты действительно хотела сказать «станцевать»? Станцевать с команданте? Это что-то новенькое.
– А что? – влезла Машка. – Он аргентинец и просто обязан был быть хорошим танцором.
– Вы танцуете танго? – обрадовался Рахманов.
– Вот это вопрос! – захлопала Машка в ладоши. – Она танцует танго, и вы даже представить не можете, как она танцует! Юлька, станцуй им революцию, чтобы амигос рыдали от счастья и захотели умереть героями!
– Сколько мы сегодня выпили? – попыталась я призвать всех к порядку, но Антон уже болтался возле музыкантов, а Рахманов поднялся и подал мне руку.
Через пару минут я оценила продуманность его имиджа. Тонкие усики, костюм в полоску, взгляд профессионального соблазнителя… образ был бы неполным, не умей он танцевать. Он наверняка безумно гордился своими достижениями, слушал джаз и танцевал танго, сводя баб с ума. Беспомощные куклы в его руках обмирали от страха сделать что-нибудь не так, и вряд ли он ожидал, что на сей раз будет по-другому. Он действительно оказался неплохим танцором, и этого хватило, чтобы я в одно мгновение забыла все: Ника, свой вой по ночам, липкие взгляды и скрежет замка за спиной. Я была свободна, как тогда с Машкой, до одури танцуя среди облезлых стен и окон с решетками. Улетай, душа! И она летела, и смеялась, и повторяла: «Я свободна…»
И вдруг все кончилось. Мы стояли друг против друга, тяжело дыша, и слышали, как бьется сердце, одно или сразу два, но в унисон, так что казалось, что все-таки одно. Взгляды столкнулись, и внезапно пришла уверенность: Рахманов у меня на крючке. Он никогда этого не забудет. «К сожалению, я тоже», – пришлось признать мне, и мгновенный триумф сменила печаль.
Я повернула голову и увидела Борьку. В его взгляде застыла горечь. А еще в нем было смирение. Он показался мне до нелепости смешным с этой его горечью и потерянной любовью. А Борька вскинул голову и, наверное, прочитал мои мысли, потому что теперь в его глазах была ненависть.
Мы вернулись к столу, Рахманов держал меня за руку и выпустил ее лишь не мгновение, чтобы пододвинуть мне стул.
– Ты была великолепна, – сказала Машка. Остальные молчали, Антон старался не смотреть на Борьку, поспешно отводил взор, как при встрече с тяжелобольным.
– Вы произвели фурор, – наконец сказал Борька. – Пожалуй, это самое яркое событие сезона. Почему бы вам не попробовать себя на сцене? Хотите, буду вашим импресарио?
