на месте.
– Чего? – не понял Иннокентий, но Мышильда уже тянула его за рукав к крыльцу, на ходу объясняя:
– Сиди в доме, если они приедут, малость их задержи.
Иннокентий пошел в дом, а мы бросились на пустырь, прихватив обычное орудие труда, то есть лопату.
– Бумажник Боцмана в крапиве зарыт, а должен быть в подземном ходе.
– Если Макс мент, а это и дураку ясно, он знает, что при мумии документов не было.
– Знает, не знает, а положить надо туда, где взяли. Сокрытие вещественных доказательств… – завелась Мышильда, но я перебила:
– Да ладно, знаю я, знаю…
В общем, мы пакет из земли вырыли и с ним рванули к подземному ходу, открыли дверь и сказали в два голоса: «Ступенька» – но все равно едва не упали. Мышильда при помощи носового платка извлекла из пакета бумажник.
– Значит, так, мы здесь были вчера, ход нашли случайно, а вот никакой мумии не видели.
– А Максим скажет…
– А Максим может говорить что угодно.
Мышильда огляделась и решила бросить бумажник с ключами возле стены, но не удержалась и взглянула на доллары.
– Возьми, – предложила я. – Никто ведь про них не знает.
Сестрица насупилась.
– Я знаю. И душу за баксы не продаю. Вот если бы тридцать царских червонцев, три колье…
Мышильда все перечислила и успокоилась, но ненадолго.
– Черт, Сашкины-то баксы у тебя где?
– В машине Иннокентия Павловича.
– Надо его на почту послать, пусть отправит их бандеролью на твое имя. Домой вернешься и получишь. Береженого бог бережет, – мудро рассудила сестрица и кинулась к Иннокентию, а я подумала, что не худо было бы заглянуть в дыру. И заглянула, но без особого успеха. Темень была жуткая. Немного протиснувшись вперед и вытянув руку, я смогла нащупать холодные плиты древнего фундамента.
– Точно двенадцатый век, – сказала я со вздохом. Между тем Мышильда вернулась и крикнула:
– Ты чего там?
– Дыру смотрю! – проорала я в ответ. – Принесла бы ты фонарь…
В Мышильде вновь заговорила страсть к археологии, и она спустилась с фонарем ко мне, со вздохом заявив:
– Хоть полазить напоследок.
Мы протиснулись в дыру. Вдоль всего нашего фундамента с этой стороны был узкий проход, Мышильде надо было идти согнувшись, а мне так просто пробираться на четвереньках. Через несколько метров коридор резко сворачивал налево, мы тоже свернули и увидели точно такой же коридор, он терялся во тьме.
– Пойдем? – неуверенно спросила Мышильда.
– Пойдем, – кивнула я. – Вдруг там что-нибудь интересное.
Я стала прилаживать фонарь на шею, чтобы освободить руки. Если вид передвижения, избранный мною, называется «на четвереньках», так он должен соответствовать действительности. Пока я возилась с фонарем, Мышильда чутко водила ушами и вдруг спросила:
– Слышишь?
– Чего? – не поняла я, тишина стояла в подземелье вроде могильной.
– Ну так послушай…
Из вежливости я прислушалась и вскоре уловила нечто чрезвычайно знакомое.
– О, черт, – сказала я и рванула по коридору. Мышильда семенила следом. Через минуту всякие сомнения отпали – героический бас где-то впереди выводил «Вот мчится тройка почтовая». Вскоре мы могли уже лицезреть и обладателя столь мощного голоса. При свете чадящей свечи, пристроенной на ящике из- под винно-водочных изделий, в состоянии абсолютного блаженства сидел Михаил Степанович и талантливо приканчивал последний куплет вкупе с бутылкой. Рядом с ним сидел босой Евгений и плакал, размазывая по лицу слезы грязной ладонью, а на его плече мирно спал участковый.
– Ты глянь, – кивнула Мышильда на посуду в углу, я глянула и всерьез забеспокоилась: количество выпитого вызывало трепет.
Михаил и Евгений нас не узнали, на имена не отзывались и продолжали пребывать в блаженстве.
– Придется их вытаскивать по одному, – вздохнула я и ухватила Михаила Степановича за шиворот.
Я извлекла на свет божий последнего из трио (им был участковый). Мужчины аккуратно лежали на зеленой травке, вытянув по швам руки и глядя в бездонное небо. Встать они еще не могли, а объяснить, что делали в подземелье, тем более. Однако, пока я тягала их на себе по нарытым предками ходам, Мышильда с Иннокентием Павловичем сориентировались на местности и выяснили следующее. Данный ход вел не куда- нибудь, а в старое здание церковной сторожки, где с тридцатых годов размещался склад. В настоящий
