– Это да, бабы по нему всегда с ума сходили. Он сам-то как?
– Переживает из-за гибели друга.
– Да, неприятная история. Макс мне звонил, хотел заехать, но пока не удосужился. А знаешь, я почему-то была уверена, что роман случится у него с тобой, он ведь еще до вашего знакомства все о тебе расспрашивал, фотографию твою у меня в студии увидел, там, где вы с отцом в Италии. Да и на дне рождения он такие взгляды на тебя бросал, я еще подумала, наконец-то попался. У мужиков вроде Макса всегда так, дурят бабам головы, дурят, потом вдруг влюбятся и становятся примерными семьянинами, а ему давно жениться пора.
– Может, он и женится.
– На твоей сестре? Не смеши. Поматросит и бросит. Янка вся в мать. Просто живая кукла. Только мать красавица была и умела обращаться с мужиками, твоему отцу так голову заморочила, что он умер, не поняв, что она за штучка. Но Янка не Муза, а Макс не твой отец.
– А вы Макса давно знаете? – решилась спросить я.
– Да как тебе сказать. Я его еще мальчишкой помню, потом он уехал к отцу, здесь появился примерно год назад. Конечно, я ему обрадовалась, особенно когда он мои картины начал покупать, – весело подмигнула мне Зинаида. – Я хорошо знала его мать. По-моему, совершенно сумасшедшая баба, хотя, похоже, сейчас она угомонилась, что неудивительно в ее возрасте. Живет в Англии, занимается розами и пишет мемуары. Лет пять назад я была у нее в гостях, встретила она меня как родную. Милая такая старушенция, ни за что не поверишь, какие страсти в ней бушевали.
– Страсти?
– А то. Такая была любовь… Не помню, кто их познакомил с Вершининым. Он в то время у нас на худграфе был деканом, очень интересный мужик, прекрасный педагог, правда, художник так себе. Студенты его обожали. У него была студия на Безыменского, огромная, вот мы все там и паслись. Иногда даже ночевали. Посиделки до утра за чаем, а то и за портвейном, он любил выпить, но меру знал. Вот кто-то и притащил туда мать Макса, она хотела написать о новой художественной волне, она ведь журналистка. Вершинин произвел на нее неизгладимое впечатление, и он в нее влюбился, да так, что только держись. Ну и понеслось. Признаюсь, я за их романом наблюдала с некоторой завистью, я ведь тоже была влюблена в Вершинина, как все девчонки с худграфа. Если бы ты его видела… Впрочем, ничего особенного в его внешности не было, но человеком он был в высшей степени интересным. Осторожничать они не умели, и из деканов его, конечно, поперли. Пострадал за любовь, что только прибавило ему уважения в наших глазах.
– За что же поперли? – удивилась я.
– Времена были такие, советскому мужчине полагалось влюбляться в советских женщин. А тут такое безобразие. Ладно бы она еще была из ГДР, так ведь из Западной Германии, идеологический враг, одним словом.
– Мать Макса – немка?
– Разумеется, я думала, ты в курсе его биографии.
– Он мне ничего не рассказывал.
– Да он вообще не из болтливых, так что неудивительно. Я ведь уже сказала, мать его была чокнутой. Отец ее нацистский преступник, и ее на этой почве переклинило. Хотела замолить его грехи. То в Израиль махнет с благотворительной миссией, то еще что-нибудь выдумает. К евреям у нее были особые пристрастия, просто мания какая-то, если еврей, так непременно страдалец. Как она замуж в Израиле не выскочила, чтоб папаша в гробу перевернулся, просто удивительно. Она сама из очень богатой семьи, после войны они быстро на ноги встали. Конечно, затеи взбалмошной девицы в семье не приветствовали. Не знаю, что сыграло решающую роль, но замуж она вышла вовсе не за еврея, а за человека своего круга с приставкой «фон» в фамилии.
– Настоящий «фон»? – улыбнулась я.
– Самый что ни на есть, с фамильными портретами и большими бабками, что далеко не всегда совпадает. Но жили они в любви и согласии недолго, девицу опять понесло по миру. Она ведь журналистка. Приехала в Москву, быстро обзавелась знакомствами, в основном среди художников, она, кстати, очень хорошо в живописи разбиралась, чутье было. Вот кто-то и привез ее к нам сюда, а тут любовь. Жить ей пришлось в Москве, а не здесь, Макса она совсем маленьким привезла в Россию, хотела, чтоб он сполна проникся русской культурой. Он ходил в советскую школу и даже называл Вершинина папой, думаю, это все-таки мать настояла. Родному отцу все это очень не нравилось. В конце концов они договорились, он дал ей развод, но забрал мальчишку к себе. Она вышла за Вершинина замуж, потом у него случился инсульт, и через полгода он умер. Она это тяжело переживала, из страны вскоре уехала. Сошлась с мужем, но второй раз брак они уже не регистрировали, она так и осталась Вершининой. Как только Макс стал совершеннолетним, сразу упорхнул из дома. Мотался по всему свету, пока не осел в Венесуэле. Я не сильна в географии, но, по-моему, это где-то у черта на рогах. Однако там он очень здорово разбогател, какие-то рудники и прочее недоступное моему пониманию. Потом умер его отец, Макс – единственный наследник, сколько у него денег, он, видно, и сам не знает. Вот и явился в Россию их проматывать.
– Так Вершинин вовсе не отец Макса? – нахмурилась я.
– Конечно, нет. После смерти отца он вдруг взял фамилию матери и стал Вершининым, наверное, хотел сделать старушке приятное. Даже отчество Вершинина позаимствовал, ведь, как тебе известно, в Германии отчество не полагается. А его настоящее имя Макс фон Ланц.
Представляю, какая у меня была физиономия в ту минуту.
– Что? – пробормотала я и вцепилась руками в край стола.
– Макс фон Ланц, – повторила Зинаида. – При чем «фон» самый что ни на есть настоящий. Забавно, да? Но в Германии парню скучно, он совсем не похож на немца, правда? Все-таки его детство прошло в России, и он совершенно искренне считает ее своей родиной. В Германии после похорон отца он вообще ни разу не был.
– Детство – это понятно, – кивнула я. – Но должна же быть веская причина….
– Макс – человек мира, – махнула Зинаида рукой. – Где ему нравится, там и живет. То в Венесуэле, то здесь. С деньгами, милая, везде хорошо.
