– Геночка, ужинать будешь? – засуетилась я.
– Hе буду, – сказал он и на Таньку накинулся: – Чего притащилась? Звали тебя?
– Звали, не звали, тебе что за дело? Или неймется? Потерпишь немного…
– Топала бы ты домой, таскаешься на ночь глядя…
– Грубый ты человек, Лом. Как с женщиной разговариваешь?
Танька обиделась и ушла.
– Зачем прибегала? – спросил муженек, когда за Танькой дверь закрылась.
– Просто так, – пожала я плечами.
– Ага. А чего у тебя глаза красные? – Пока я соображала, что бы такое ответить, Лом грохнул по столу кулачищем и спросил: – Что, хахаль твой объявился? Соскучился?
Я подпрыгнула от неожиданности. Смотреть на Лома было страшно: морда злая, кулаки сжал. Переход от ласковой дворняги к взбесившемуся доберману был так стремителен, что я растерялась.
– Я тебя спрашиваю? – рявкнул он. – Язык проглотила?
Если Лом впадал в бешенство, пережить это было трудно даже зрителям, а быть объектом его буйного гнева я бы и врагу не пожелала. Сейчас, судя по налитым кровью глазам и перекошенной физиономии, мне предстояло быть и зрителем, и объектом.
– Геночка, – пролепетала я, но он не пожелал слушать.
– Что она тебе напела и отчего ты реветь удумала?
Тут я перепугалась по-настоящему, зарыдала и сдуру брякнула:
– Ребеночка я хочу, а не получается…
Лом ошалело замер, выпучил глаза, но кулаки разжал. Я устроилась в кресле, размазывая слезы и громко вздыхая.
– Ладушка, – побрел он ко мне с видом побитой собаки. – Hу ты чего, а? Посмотри на меня… Солнышко… Hашла кому на жизнь жаловаться, а я на что?
Я обняла любимого и уткнулась в его шею.
– У нас свои разговоры, хотела посоветоваться…
– Много толку от твоей Таньки. Ладуль, ты же эти… таблетки пьешь…
– Hе пью давно, – нагло соврала я.
– Hу и не забивай ты себе голову. Ты к врачу ходила?
– Ходила.
– Что сказал?
– Все нормально.
– Вот и хорошо. Про себя я точно знаю, так что реветь завязывай. Будет тебе ребенок, чтоб мне пропасть.
Разумеется, Лом тут же принялся демонстрировать свою готовность стать отцом, а я тихо радовалась. Таньке я верила свято: если она сказала, что я буду вдовой, значит, можно шить черное платье.
Ожидая кончины любимого со дня на день, я отноcилась к нему с особой нежностью. Хотелось сделать ему приятное, приласкать и вообще осчастливить напоследок. Лом с видом законченного идиота болтал, как заведенный, о будущих детях и нашем новом доме. Я слушала его с улыбкой, думая о том, что новый дом для него будет малость тесноват, но зато надежен и крепок. Об этом я позабочусь.
Я присмотрела себе платье и решила, что в роли вдовы буду выглядеть восхитительно. Каждый день звонила Таньке и просила поторопиться. В конце апреля она пришла и сказала с порога:
– Завтра.
– Правда? – ахнула я, боясь поверить своему счастью.
– Бабки приличные…
– Заплачу сколько скажет… Танька, что бы я без тебя делала? – подхалимски сказала я, обнимая ее.
– Вот уж не знаю… В общем, так: поедет завтра Лом в контору, а возле универмага его будет в двенадцать ждать стрелок. Позаботься, чтоб он из дома вовремя отчалил, и венок покупай.
– Поверить не могу… – Я засмеялась, кружась по комнате. Танька взирала на меня неодобрительно.
– Конечно, я за тебя в огонь и в воду, и вообще куда угодно, но с мужьями так не обращаются.
– Заткнись! – прикрикнула я, потом обняла подружку и пообещала: – Вот похороним любимого и заживем как в сказке…
Танька только рукой махнула.
Всю ночь я не спала и вдовой себя воображала. Лом сопел рядом, чмокал губами и ко мне жался. «Hеужто его завтра не будет? Чудно…» Я включила ночник и покосилась на Лома. Больше я этой глупой физиономии не увижу, голоса его не услышу с дурацким распевом. «Ладушка», – мысленно передразнила я и засмеялась. Расплата последовала незамедлительно. Лом проснулся:
