Он полз к ней, выдираясь из теплого и вязкого, задевая головой прозрачный потолок; он понятия не имел, в каких пределах может колебаться температура ее тела, и должен ли у нее быть пульс, и где его искать… Он шарил ладонью по ее лицу, и оно оставалось неподвижным.
— Эй, — позвал он.
Но она молчала. И тогда он закричал; он кричал, путая слова, и в конце концов перешел на русский. Тебя у нас обязательно вылечат, кричал он. Ты не поверишь, какая у нас медицина. Ты не думай, мы вам еще поможем, если уж у вас такие проблемы, раз у вас звезда гаснет… или все-таки взрывается?.. Он так и не понял, что там у них со звездой, — половина звуков их языка оказалась неслышима для человеческого уха, не говоря уж о воспроизведении человеческим речевым аппаратом. В конце концов пленника признали бесполезным и собрались выкинуть в космос — и вот тут-то она и вмешалась…
— Не умирай, — попросил он, охрипнув. — Пожалуйста.
…На ее лицо снова упали огненные блики — диск вошел в атмосферу.
Он бежал. Бухали ботинки — хорошие, крепкие, импортные, он снял их с убитого снайпера, — но ему они были велики размера на два. Хрустело под каблуками битое стекло, трещал битый кирпич; коридоры и рекреации, серые стены в пузырях отставшей краски и вздутая, в желтых потеках побелка, груды сорванной с пола плитки и выломанные оконные рамы, и сорванные двери — на одну он наступил, и трухлявый оргалит провалился под ногой…
Ее голова билась носом в его спину. И липла рубашка, намокшая в ее крови. И пахло кровью. Он знал, что так не носят раненых — но никак иначе он ее нести бы не смог.
…Он не знал ее имени. Он впервые увидел ее утром на инструктаже; за полтора часа тряской дороги в старом армейском «газике» она не удосужилась сказать: «Давай познакомимся». Мальчишка был придан ей в качестве вспомогательного элемента, и она отнеслась к нему пренебрежительно. И зря — потому что сама-то оказалась такой же зеленой соплячкой, впопыхах не заметившей проволочной растяжки в сухой траве бывшей школьной клумбы.
Она успела отскочить. И отшвырнуть его, и рухнуть рядом. Грянуло так, словно рушился мир, ударило Горячим ветром — больше не было ни верха, ни низа, вокруг тряслось, ревело и выло; сжимая в руках пучки вырванной травы, он закричал — и не услышал себя в вое и свисте пролетающей над головой смерти.
…Он отыскал ее — полз на четвереньках, хватаясь за траву, — ему еще казалось, что все вокруг качается; среди вывороченной земли и обломков бетонного бордюра она лежала скорчившись, зажимая живот руками, и струйки крови — темные, густые, неторопливые — текли по пальцам.
Он извел на нее все бинты из аптечки; довел ее (тогда она еще могла кое-как идти) до места — до бывшего спортзала, полуподвального помещения, взрыв в котором должен был, по их расчетам, обрушить сразу все здание. Поставил рядом сумку с бомбой. И сидел, дожидаясь, тупо наблюдая — приподнявшись на локтях, она возилась, соединяя цветные проводки, настраивая таймер; все чаще опускала голову на руки — но снова приподнималась, закусив белеющую губу, и продолжала; а потом не смогла подняться — поерзав по полу локтями, хрипло потребовала: «Помоги». И дальше он держал ее под мышки…
Она отключилась без единого звука, и он, не догадавшийся прихватить из аптечки нашатырь, еле растолкал ее — чтобы услышать короткое: «Все».
А больше не было ни слова.
…Он брел, шатаясь, ругаясь сквозь злые слезы; сквозь проломы огромных окон солнце простреливало здание насквозь — когда-то в этой школе было хоть светло… В ушах звенело. Она крупнее меня, эта девица, и выше на полголовы; она взрослая баба, а мне пятнадцать, я не дотащу, я не смогу, нет… я не успею, сейчас рванет — все рухнет, нас похоронит под развалинами…
Он придерживал ее одной рукой — пониже зада; носки ее ботинок били его по коленям. На другом плече болтался автомат — бил по боку.
Он выбрался на крыльцо — по разбитым бетонным ступенькам, отшвырнув ногой сорванную вывеску со слинявшими буквами. Школа номер какой-то… Ругаясь, пробирался, перешагивая через трупы в чужой форме — этих троих они срезали очередью из машины. Разведчики; через несколько часов сюда подтянутся их основные силы — это здание на холме стало бы для них и наблюдательным пунктом, и огневой точкой, и прикрытием… На этой земле у вас не будет укрытий.
Он распахнул дверцу «газика» — обжег руку о раскаленную солнцем железную ручку. Пригнулся, наклоняясь вбок, втискиваясь внутрь, в густой парниковый жар разогретого железного ящика; подставил руки, принимая съехавшее с затекшего плеча тело. Она ударилась затылком о пол салона, но не охнула. От ворота до ног камуфляж на ней почернел, напитавшись кровью; зрачки разлились во всю радужку, и струйка крови изо рта стекала на грязный пол.
Он смотрел — на прыщеватый лоб, и преждевременную «гусиную лапку» под глазом, и жиденькую темную косу; на свою руку под ее шеей — тощую, исцарапанную, с грязью под ногтями…
— Не умирай, — попросил он шепотом. — Только не умирай. Я же ничего не умею… как же я?..
…Он влез на водительское место; машину кидало на колдобинах бывшей дороги, а он крутил горячую от солнца «баранку» и не оглядывался. И даже в зеркальце заднего вида старался не смотреть — не смотреть в невзрачное, простенькое, прыщавенькое, еще сегодня утром незнакомое лицо.
— Знаешь, — сказал он, глядя на прыгающую под колесами дорогу — растрескавшуюся глину с резкими черными тенями, — а я в школе хотел быть космонавтом. Еще, блядь, как дурак верил — космос, открытия… Контакт… — Машину подбросило, он ударился макушкой о потолок и прикусил язык. — Встречу, думаю, типа звездную принцессу… — Он все-таки не выдержал — оглянулся. Ее тоже подбрасывало, голова ее билась об пол, но лицо оставалось неподвижным — и струйка изо рта потемнела и загустела, засыхая. — Никогда не думал, что стану партизаном, — сказал он. — Чтобы на своей земле дома жечь, чтоб не достались врагу…
Под днищем загремели камни. На ее лице прыгали тени; густо пахло кровью.
— Эй, — позвал он.
Но она молчала. И тогда он наконец сорвался и закричал плачущим детским голосом — напуганный мальчишка, которого бросили одного. Глядя на дорогу, вцепившись в руль, бормотал, захлебываясь:
— Не умирай, слышишь, я тебя довезу, тебя вылечат, ну потерпи, только не умирай…
Машина снова подпрыгнула, выскочив с проселочной дороги на бывшее шоссе. Теперь можно было гнать — сорок километров до базы.
Николай Караев
ВУДУ СО СЛИВКАМИ
Димитрий вопросительно посмотрел на чернокожего официанта.
— Простите… что это?
— Как вы просили, мастер, — ответил тот, преданно кланяясь.
Взгляд Димитрия вернулся к большой яшмовой чаше с кипящей черной жидкостью. Ручки чаши напоминали хамелеонов с безумно вытаращенными глазами, а в рисунке неизвестного экспрессиониста на ее внешней стороне угадывалась змея, танцующая под радугой.
— Я? Я просил? Это?! — изумился Димитрий. Официант кивнул, черная вязкая жидкость поменяла цвет на синий, потом зарделась и пошла пузырями. — Уберите немедленно!..
— Убрать? — безмерно удивился официант. В полумраке зала его белки светились фосфором баскервильского пса.
— Я заказывал воду со сливками, — процедил Димитрий, стараясь не вдыхать исходившее из чаши зловоние. — А вы что принесли?
— Как вы заказывали, — кивнул официант с характерной для официантов готовностью. —
