– Может быть, зайдешь? – неуверенно предложила я возле дома Серафимы. – Я могла бы напоить тебя чаем.
– Я не пью чай.
– Как знаешь, – обиделась я и пошла к подъезду.
– А тетка дома? – поинтересовался Юрик.
– Конечно, дома.
– Я завтра позвоню.
– Не трудись, – фыркнула я, исчезая за дверью.
– Ну и что мне с ними делать? – спросила я тетушку. – Катков полбеды, а вот Сережа…
– Сережа? – подняла брови Серафима. – Это кто такой?
Я нахмурилась.
– Серафима, я чувствую себя скверно. Обман, он всегда обман, во спасение или нет…
– Купилась, – всплеснула руками тетушка. – Дура, твою мать. На что купилась? На сладкие речи и ясный взор? Ты у Вовки поспрашивай, он тебе много чего про Циркача расскажет. О его прекрасной душе… Без тебя дур на свете много, чего ж ряды пополнять?
– Его душа – его проблемы, а моя – мои. И что бы ты там ни говорила…
– Охолодись! – рявкнула Серафима. – Циркачу сладенького захотелось, вот он и выкаблучивается. А разок свозит тебя на дачку и под утро ноги об тебя вытрет. И правильно, между прочим, сделает, потому как дураков учить надо.
– Прекрати мне гадости говорить, – разозлилась я. – Ни на какую дачку я с ним не собираюсь. Глупость какая… А извиниться и эти свидания прекратить я просто обязана.
– Серьезно? – обрадовалась Серафима. – Вот так вот попросту скажешь ему: «Бывай, Серега», он скупую слезу уронит и пойдет гонимый ветром. Ты эту публику не знаешь, а я насмотрелась за пять лет. И дур вроде тебя тоже видела… Знаешь, что он сделает? Сунет тебя в машину да отвезет к ближайшим кустам. Хорошо, если живой отпустит. А не хочешь с располосованной физиономией оставшуюся жизнь ходить? – В этом месте тетушка тяжко вздохнула. – Ладно. Я погорячилась. Ты у нас натура артистическая, душа у тебя тонкая. Вовка прав: не тебе с бандитами тягаться. Отправляйся-ка ты в Италию.
– Какая ты, Серафима… – покачала я головой. – Ладно, что там у нас на очереди по твоему гениальному плану?
– Так ведь нет никакого плана, – пожаловалась тетушка. – Давай-ка коньячку накатим, расслабимся. Авось умная мысль и появится.
– У меня большие сомнения в отношении твоих мыслей.
Следующее утро началось скверно. То есть само по себе утро было солнечным и теплым, дул легкий ветерок, и все располагало к отдыху. Тетушка, что-то напевая, усердно избегала разговоров на животрепещущие темы.
Около девяти позвонил Тарханов. Торопливо поздоровавшись, сообщил:
– Негритенок в больнице. Вчера вечером его жестоко избили.
– О господи, – побледнела тетушка. – Чего хотели-то?
– Я у него еще не был, звонила его мама. Думаю, вам надо ко мне переезжать.
– У нас Вовка живет.
– Он целыми днями на работе.
– Думаешь, это Каток?
– Давай не по телефону.
– Ты сейчас свободен? Можно подъехать?
Серафима повесила трубку и уставилась на стену. Я зябко поежилась и задумчиво сказала:
– В Негритенке сто килограммов, и он какой-то там чемпион. А человека довели до больницы. Что ж с нами-то будет?
– Ничего, обойдется.
Это говорило об оптимизме, мне неведомом.
– Серафима, нам надо срочно что-нибудь предпринять.
– Умница. А что?
– Ну, не знаю. Кто его мог избить? На Юрика не похоже…
– Еще как похоже.
– Не вижу смысла. Зачем его избивать было? Если Юрик решил, что мы чего-то откопали, перестрелял бы всех троих, и дело с концом. Серафима, а что, если Циркачу все рассказать? Он помощь предлагал.
– Ага. Расскажи… Твой Сережа начнет прикидывать, как Катка завалить, и мы станем случайными жертвами междуусобной войны. Подождем пока…
– Чего ждать? Когда нас возле подъезда встретят?
– Не пугай меня, и так страшно. Вот что, я к Илье поеду, а ты дождись звонка Циркача. Встречаться с
